представил себе такую возможность и долго не мог успокоиться: разве танки приданы Баталову для того, чтобы их все пожечь?
Позади Климовича свистнула пуля. Больше не стреляли, но он все же ускорил шаги, стараясь поскорей миновать небольшую открытую лощинку.
Сзади снова свистнула пуля, и почти сразу же вслед за ней другая. Кто-то стрелял по нему, – может, какой-нибудь притворившийся трупом раненый японец, который, подложив под себя карабин, лежит в степи и дожидается ночи, чтобы добраться к своим.
Было бы разумнее проползти оставшиеся двадцать шагов, но стреляли издалека, неизвестно откуда, и Климовичу не хотелось ложиться на живот и ползти под этими одиночными выстрелами. Он только ускорил шаг, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок. Глупей всего после стольких боев получить случайную пулю в спину.
Миновав простреливавшееся место и с облегчением переведя дух, Климович стал вкось подниматься по склону бархана.
Склон был сплошь изрыт глубокими круглыми японскими окопами: всюду виднелись воронки и следы гусениц. В одном месте Климовичу показалось, что это следы его собственного танка, что два часа назад он именно здесь разворачивался после атаки. Он вспомнил подробности пейзажа, который в дыму и взвихренном песке недавно видел сквозь смотровую щель.
Если так, то немного левей должны быть остатки японской артиллерийской позиции. Там он раздавил одну пушку, а другая так и не стреляла: то ли не было снарядов, то ли ее подбили раньше.
Так и есть. Вон из песка торчит изуродованное колесо, а рядом наши артиллеристы устанавливают на закрытых позициях гаубичную батарею.
Увидев артиллеристов, Климович не стал подходить к ним ближе, но почувствовал в душе облегчение от присутствия людей на этом мертвом поле. Хотя это и было поле выигранного боя, во все равно тоскливо, когда идешь по таким местам один, видя только убитых, да обломки оружия, да разные разбросанные предметы, которые вовсе ни к чему мертвым. На ногах убитых японцев обмотки и резиновые тапочки, похожие на варежки, – четыре пальца вместе и большой отдельно. Некоторые трупы уже успели вздуться, и ноги в этих странных тапочках напоминали страшно распухшие вторые руки.
На середине подъема Климовичу встретился старшина-артиллерист без пилотки, обросший недельной бородой, потный и бледный. Рукава гимнастерки у него были засучены до локтей, и обе руки с забинтованными кистями лежали на двух перекинутых через шею лямках. Он нес эти руки перед собой, как двух детей, и шел под гору осторожно и медленно.
– Когда вас ранило? – спросил Климович, всегда говоривший «вы» бойцам и младшим командирам.
– Еще днем, – сказал старшина, останавливаясь. – Миной. Обе сразу.
– Что, поотрывало пальцы?
– Нет, только поковеркало. – Старшина морщился и двигал мускулами лица, пот со лба натекал ему на глаза.
Климович вытащил из кармана черный от пыли платок и вытер старшине лицо.
– Что ж так, ранило днем, а только сейчас идете? – спросил он, пряча платок.
– Батарею не хотел до ночи оставлять, все, кто побольше меня, из строя вышли. Я со вчерашнего дня батареей командовал.
– Справлялись?
– Отчего же не справляться? – с вызовом сказал старшина. – В полковой школе был да здесь семь дней академию проходил. Нет ли у вас закурить, товарищ капитан?
И Климович понял, почему раненый так охотно остановился.
– Закурить есть. – Климович вынул жестяную коробку, заменявшую ему портсигар, и дал папиросу старшине, жадно потянувшемуся к ней губами. – Берите правей, – сказал, зажигая спичку, Климович, – а то лощина простреливается.
– Ничего, как-нибудь перекурим это дело, – сказал старшина, но все-таки свернул вправо, как советовал ему Климович.
«Конечно, и у них тоже потери большие», – подумал об артиллеристах и пехотинцах Климович, продолжая подниматься на бархан.
Но даже и эта мысль не смягчила его все нараставшее раздражение против командира стрелкового полка. Климович делил свои потери на те, что он должен был понести и понес, потому что без этого нельзя было обойтись, и на те, что он понес из-за плохого взаимодействия с пехотой. Оба сегодняшних танка, по убеждению Климовича, могли бы и не сгореть, если б пехота с самого начала шла за танками вплотную, как она ходила потом, когда взяли этот бархан.
Если бы пехота не отстала, японцы не смогли бы ни подсунуть на бамбуковых шестах мины под гусеницы, ни закидать потом танки бутылками с бензином. В том, что взаимодействие не было организовано в бою с самого начала, Климович винил полковника Баталова и весь день кипел желанием высказать ему это.
На гребне бархана, куда взобрался Климович, еще недавно был узел японской обороны. Вниз во все стороны змеились ходы сообщения; там, где тяжелый снаряд прямым попаданием угодил в один из блиндажей, как рассыпанные спички, валялись бревна и зияла большая черная дыра.
Крытый бетонными плитами коридор вел к блиндажу, где теперь помещался наблюдательный пункт, – очевидно, он служил японцам убежищем во время артиллерийских налетов. Сюда они сползались из ближайших окопов. Песок был повсюду в темных пятнах.
– Где командир полка? – спросил Климович у часового, стоявшего при входе в блиндаж.
Красноармеец ответил, что командир полка пошел в батальоны и скоро вернется.
Климович остановился, оглядывая расстилавшуюся панораму.
Почти совсем стемнело. Бой начинал стихать. На фоне черно-фиолетового неба виднелась седловина Песчаной сопки с двумя горбами. Ближний горб был метрах в семистах, дальний – километрах в полутора. На обоих горбах еще сидели японцы.
Климовичу захотелось посмотреть еще и на невидимую отсюда Ремизовскую сопку. Он свернул в ход сообщения; в конце его на земляной скамеечке сидел за перископом наблюдатель. Когда Климович поставил ногу на земляную скамейку и хотел подняться над бруствером, красноармеец схватил его за руку:
– Снайперы бьют, товарищ капитан...
– Темно, не разглядят, – сказал Климович, высовываясь.
И действительно, уже настолько стемнело, что ничего нельзя было разглядеть, кроме еле заметно выделявшегося на горизонте гребня Ремизовской сопки. Постояв с минуту, Климович снова спрыгнул в окоп.
Красноармеец был молодой стройный парень с комсомольским значком на чистой и аккуратно заправленной гимнастерке.
– Что, жарко было у вас сегодня? – спросил Климович, встретясь с ним глазами.
– Если бы не ваши танкисты, товарищ капитан, не взять бы нам этой высоты! – убежденно сказал красноармеец.
Вспомнив при этих словах полуживого Михеева, Климович чуть не сказал в ответ то, что было у него на душе: что Михеев со своим экипажем напрасно сгорел из-за плохих действий пехоты.
– Ладно, после победы сочтемся, – удержавшись, сказал он вместо этого.
– Конечно, – с достоинством ответил красноармеец. Он был чем-то похож на Михеева, такой же рослый, сильный, спокойный, знающий себе цену.
– Скажите, товарищ капитан, – спросил красноармеец, – неужели правда, что мы с Гитлером пакт подписали?
– Кто это вам сказал?
– Говорят, сегодня по радио передавали.
– Что за пакт?
– О ненападении.
– Не знаю. Врут, наверное, – сказал Климович и прошел в блиндаж.
У входа, на полу, пристроился телефонист, а в дальнем углу сидел незнакомый майор и, сгорбившись, что-то писал. Перед ним стояла наполовину оплывшая свечка, а с двух сторон возле локтей – две тонкие
