Очевидно, теперь, когда ему дали воды, он поверил, что его пока по убьют, и, уже не заботясь о выражении лица, вспомнил о комарах.
«Будет отвечать», – подумал Артемьев.
Глава пятнадцатая
Первое сентября оказалось для Полынина днем, полным событий.
Утром встревоженного Козырева вызвали на Хамардабу, в штаб. Один раз, в августе, его уже вызывали, и командующий, не посчитавшись с боевыми заслугами, разнес его, как мальчишку, за манкирование командирскими обязанностями.
– Если б не заместитель, который штопает твои прорехи, ты б у меня живым не ушел, – сказал ему тогда на прощание командующий.
Козырев, зная за собой новые грехи, боялся повторения разговора на еще более высоких тонах и, уезжая на Хамардабу, сорвал зло на Полынине.
Полынин молча выслушал его и, приложив руку к козырьку хладнокровно спросил: «Разрешите выполнять?» – хотя выполнять было нечего: все, что наговорил ему Козырев, не имело отношения к делу.
Не найдясь что ответить, Козырев хлопнул дверцей машину и уехал.
Полынин проводил глазами машину, подумал, что Козырев кажется, трусит, и пошел в штабную палатку заниматься делами.
Через час ему позвонили, что три десятка японских бомбардировщиков в сопровождении сорока истребителей перелетели Халхин-Гол и легли курсом на полевые аэродромы наших бомбардировщиков.
Полынин дал ракету и поднял в воздух все три девятки. На земле остался только самолет Козырева.
Японцев встретили на подходе, но постепенно бой переместился к западу, и Полынин, дерясь с японскими истребителями, несколько раз видел внизу свое летное поле с квадратом штабной палатки и одиноким козыревским самолетом.
Японцы словно с цепи сорвались – им уже сожгли семь машин, а они все лезли и лезли. Их истребители на встречных курсах отворачивали только в самую последнюю секунду.
Окончательно растрепали японцев, лишь когда на помочь Полынину прилетело еще две девятки. Японские бомбардировщики стали набирать высоту и уходить в облака. Гонясь за ними, Полынин погорячился, промазал и, выходя из виража в хвост японцу, попал в сектор обстрела хвостового пулемета. Очередь с близкого расстояния превратила в лохмотья левую плоскость, он едва-едва довел самолет и вылез, обливаясь по?том.
Пока Полынин был в бою, на аэродром упало несколько бомб. Козыревский самолет подбросило взрывной волной и ткнуло плоскостью в землю. Надо было ее менять.
Полынин представил себе, как будет ругаться Козырев, и, несмотря на утреннюю стычку, посочувствовал ему. При всех скверных сторонах козыревского характера в бою оставалось лишь любоваться им – бой был его стихия. И, раз его сегодня лишили боя, он, вернувшись с Хамардабы, наверняка будет ко всему придираться.
Отшвырнув носком сапога осколок бомбы, валявшийся перед самым входом в палатку, Полынин стал звонить бомбардировщикам. Во время боя он видел, как его летчик Качура выбросится на парашюте из зажженного японцами истребителя как раз над аэродромом бомбардировщиков. Дальнейшего Полынин из-за боя проследить не смог и сейчас хотел спросить бомбардировщиков, как дела с Качурой.
Качура был у бомбардировщиков, его даже позвали к телефону.
– Живой? – спросил Полынин.
– Я-то живой, – пристыженно сказал Качура и вздохнул в трубку.
– Он у тебя сразу вспыхнул, я видел, ты пламя не мог сбить. Так что не расстраивайся.
Полынин хотел приободрить Качуру, но из этого ничего не вышло.
– Матчасть жалко, – мрачно сказал Качура и снова громко вздохнул в трубку.
– Ладно, давай мне Иконникова, – сказал Полынин.
Иконников был командир бомбардировочною полка. Полынин попросил его доставить Качуру и стал расспрашивать, какие у него потери от японской бомбежки.
Иконников ответил, что потери сравнительно небольшие: сожжены на земле один СБ, один У-2 да три бомбардировщика повреждены осколками.
Поговорив с Иконниковым, Полынин вышел из палатки. Из боя уже вернулись все, кроме Качуры и командира третьей девятки майора Фисенко, но о нем не особенно тревожились: Соколов-старший видел, как он шел на бреющем полете уже после боя.
– Где-нибудь присел, – сказал Соколов. – Если через полчаса не явится, я слетаю, поищу.
Полынин молча кивнул, давая разрешение.
Самолеты спешно заправляли бензином, – судя по ожесточению японцев, от них можно было ожидать повторного налета.
Полынин обошел все машины и, кроме своей и козыревской, отставил от полетов еще две.
Пилоты злились, пытались доказать Полынину, что все эти пробоины чепуха, но Полынин не обратил внимания на их разговоры, надвинул на лоб фуражку и пошел прочь.
Собравшись по трое, по четверо между самолетами, летчики сидели и обсуждали подробности боя.
Грицко, жестикулируя своими длинными руками, полушутя-полусерьезно объяснил психологические причины сегодняшней ярости японцев.
– Убери свои плоскости, – сказал Полынин, подсаживаясь и придерживая его руку. – Психолог!
– А что? – сказал Грицко. – Тридцатого числа мы их на земле подытожили. – Он сложил пальцы щепотками и завязал в воздухе невидимый узелок. – Тридцать первого они по пехоте поминки справляли – не летали. А сегодня проспались и хотят в воздухе отыграться.
– Ну, а на земле, как по-твоему, будут отыгрываться? – спросит Полынин.
Грицко поскреб пальцами в затылке.
– Я утром, когда барражировал, полетал немного над границей. Граница как граница: флаги стоят, проволока, все нормально, никаких японцев.
– А за границей? – спросил кто-то.
Грицко снова поскреб в затылке и кивнул на Полынина:
– А про заграницу – начальство спроси. Нам туда летать не приказано.
Грицко имел в виду приказ штаба группы, с которым вчера ознакомили весь летный состав. После ликвидации остатков японских войск на монгольской территории с сегодняшнего дня запрещалось перелетать монгольско-маньчжурскую границу даже на один-два километра в глубину.
Полынин промолчал.
– Ну, а вот, скажем, так, – продолжал Грицко. – Внизу граница. – Он провел рукой по земле. – Он сюда, к нам, летал, а я за ним теперь обратно гонюсь. И он уже там. А я еще здесь, но вполне могу его через границу очередью достать. Так как, сразу в него стрелять или сперва согласовать вопрос с командованием? А?
Полынин рассмеялся и пожал плечами. Шутки шутками, а приказ действительно тяжелый.
Из палатки выбежал дежурный и стал семафорить Полынину – зовут к телефону.
– Кто это? – спросил незнакомый и чем-то все же знаковый голос, когда Полынин вошел в палатку и взял трубку. – Командир группы?
– Нет, Полынин.
– А, тем лучше! – сказал голос. – Здравствуйте! Говорит Апухтин. Помните меня?
– Еще бы! – сказал Полынин. – Как в зеркало посмотрюсь, так сразу вас вспоминаю.
И он, продолжая говорить по телефону, потрогал пальцами свое куцее, без мочки, ухо.
– Только что снял со стола вашего Фисенко, – сказал Апухтин. – Он перед наркозом просил меня позвонить в группу – как сойдет операция. Докладываю: закончилась благополучно. Будет жить.
– А что такое? – спросил Полынин. – Почему операция?
– Японская пуля в кишках, потому и операция, – спокойно оказал Апухтин. – А благополучная только потому, что ваш Фисенко сам себя спас: своевременно сел у госпиталя и даже подрулил к операционной... А мы его, не теряя времени, – на стол.
– А когда можно его навестить? – помимо воли робея перед хирургом, спросил Полынин. – Я, как
