Через седло у пограничника был перекинут халат, а рукой он поддерживал зеленый жестяной ящик.
– Товарищ капитан приказал вам рацию передать. Я ее вместе с халатом нашел, она лямками прямо с халатом скрепленная, чтобы под ним не заметно было, если халат по кругу раскинуть. Товарищ капитан приказал прямо с халатом, не отцеплять. Вдруг чего-нибудь в халате зашито.
– Ясно, – сказал Артемьев, поворачивая лошадь и глядя на японца.
Японец сидел на лошади, низко опустил голову и, как показалось Артемьеву, намеренно пряча лицо.
– Давай сюда. – Скворцов, подъехав к Дунину, взял у него ящик и халат.
– А быстро вы едете, – сказал Дунин, который, выполняв приказание своего капитана, как бы почувствовал себя в положении «вольно».
– Спешим, – сказал Артемьев, – надо поскорей врача прислать.
– Это верно, – сказал Дунин голосом, который из веселого стал растерянным. – Капитан воды каждый момент требует, а он, когда здоровый, воду ни в какую не пьет. Пришлите вы, товарищ капитан, за-ради бога, скорей врача! – все тем же растерянным голосом попросил Дунин и, подъехав к японцу, замахнулся на него.
– Эх, так бы и дал этому диверсанту по сопатке той же самой своей рукой! И знаете, товарищ капитан, – Дунин опустил руку, – до чего рука болит! Зубы у него, что ли, ядовитые? Не может этого быть, а?
– Думаю, не может быть, – невольно улыбнулся Артемьев.
– Я тоже думаю, – в свою очередь, улыбнулся Дунин, – а рука вроде другое показывает.
– Как с тем цириком, которого я вас посылал искать. И как с японцем?
– Цирик живой, а японец утек. Цирик мне на пальцах показал, что у японца лошадь хорошая и что утек он.
– Значит, один все-таки ушел.
– Я уже поздно приступил его искать, – объяснил Дунин, – и когда, по вашему приказанию, приступил его искать, цирик уже обратно ехал. Я его вернул, с ним еще проехал вперед километра три, думал – вдруг у японца лошадь пала. Но никого не видать было. Разрешите ехать, товарищ капитан?
– Поезжайте. Скажите Данилову, что врача постараюсь прислать еще ночью. Костер жгите.
– Есть, товарищ капитан, будем жечь. Всю ночь будем жечь, – поворачивая коня, сказал Дунин.
«Да, – подумал Артемьев, поглядывая на японца, ехавшего теперь не позади, а впереди него, рядом с молчаливым Скворцовым, – вот Данилов без долгих слов действительно выполнил свой долг до конца, и японец едет себе и покачивается на лошади. А будь на месте Данилова второй Артемьев, лежал бы этот японец в степи таким же мертвецом, как тот радист и, наверное, заодно шифровальщик, чей халат и рацию везет теперь Скворцов. Конечно, письменного кода у радиста с собой не было – в таких случаях дают что- нибудь попроще, что можно затвердить на память. Но, будь он жив, его можно было бы допросить...»
Артемьев даже зажмурился от досады.
В сущности, на его долю теперь осталась самая простая задача – привезти японца в штаб группы в целости и сохранности, не дав ему разодрать себе рану или найти какой-нибудь другой способ покончить жизнь самоубийством.
Данилов сказал, что японец не струсил, когда его брали, а Данилов открывал рот только для того, чтобы говорить вещи, совершенно точно соответствующие действительности.
Артемьев думал о том, что у него мало надежды на успех, если он вздумает по дороге самостоятельно допрашивать этого японца. Если не считать нескольких минут, когда он на Баин-Цагане оказался переводчиком командующего, до сих пор он допрашивал только японские полевые сумки, а у японца, которого он вез, неподвижное лицо человека, которого трудно чем-нибудь смутить.
Но, может быть, все-таки попробовать допросить его сейчас, еще по дороге, пока он не попал на ночлег, не заснул, не проснулся живым, не прожил сутки и не почувствовал, что проживет еще и еще сутки и его не будут ни бить, ни убивать?
Все еще продолжая раздумывать – допрашивать или не допрашивать японца, Артемьев вплотную подъехал к нему и неожиданно спросил по-японски громким, повелительным голосом:
– Как ваше имя?
– Сике Курода, – вздрогнув от неожиданности и вздернул голову, сказал японец.
– Военное звание? – крикнул Артемьев, наезжая на японца
– Капитан.
Выражение растерянности метнулось и погасло в глазах японца. Дернув головой, он словно опять поймал неподвижную маску, на секунду соскочившую с его лица.
– Из какой воинской части? – попробовал еще раз крикнуть Артемьев, чувствуя, что японец уже не ответит.
И японец не ответил. Артемьев продолжал ехать рядом с ним, внимательно всматриваясь в его лицо.
«Лицо как лицо. Однако терпеливый: хоть и на ветерке, но все-таки комары его кусают, а он даже щекой не двинет».
– Я больше не скажу вам ни слова, – не поворачивая головы, резким злым голосом сказал японец.
Артемьев проехал еще несколько шагов рядом с ним и слова отстал на корпус, продолжая думать: как поступать дальше?
Была уже середина дня, солнце нещадно жгло. Сняв фуражку, Артемьев вытер рукой взмокший лоб, вспомнил, что в галифе у него есть платок, полез в карман и вытащил вместе с платком браунинг японца. Разглядывая еще раз оружие, из которого человек, ехавший сейчас перед ним, шесть раз подряд стрелял в Данилова, Артемьев задержал браунинг в руке и вдруг поймал взгляд японца. Японец отвернулся, но Артемьев успел заметить выражение его лица.
«Боится того, что я еду у него за спиной, не довезу и застрелю. В первые минуты не струсил, а сейчас боится».
– Так будете или не будете отвечать? – спросил Артемьев, нарочно выбрав форму японского обращения, которая звучит как «ты» и которую употребляют, желая подчеркнуть свое превосходство над собеседником или его низкое общественное положение.
Для этого ехавшего впереди японского капитана, исходя из его собственных воззрений, такое обращение означало проявление силы.
– Я буду говорить на допросе, когда вы меня привезете в штаб, – сказал японец, не поворачиваясь, но смягчая тон ответа употребляющимися в японском языке почтительными приставками.
«Больше в дороге отвечать действительно не будет, – подумал Артемьев. – Боится, что удовлетворюсь его ответами и, выслушав их, убью его. А в то же время не рискнул ответить мне слишком грубо, чтобы я не убил его».
Повеселев от уверенности, что он понимает психологию японского капитана, Артемьев еще раз поравнялся с японцем и спросил – хочет ли он воды?
– Да, – жадно и быстро сказал японец.
– Товарищ Скворцов! – крикнул Артемьев. – Подъезжайте, возьмите мою фляжку и дайте японцу воды. Он просит пить. Я сам не хочу ему давать, – тихо добавил Артемьев, когда Скворцов подъехал к нему вплотную. – А то много будет думать о себе. Да и вы особенно не старайтесь, влейте ему в рот три-четыре глотка – и всё.
– Ясно. – Скворцов взял фляжку и подъехал к японцу.
Артемьев остановил коня и увидел, как пленный, задрав голову, сделал несколько жадных глотательных движений.
– Клычищи – прямо как у тигры! – сказал Скворцов, возвращая фляжку. – Как бы наш Дунин на инвалидность по укусу не перешел. Я, когда воду давал, флягой ему по зубам задел. Крепкие!
– Это уж лишнее, – сказал Артемьев.
– Да я не нарочно. Что я, не понимаю? – сказал Скворцов. – Разве я связанного человека ударю? Я ему сперва руки развяжу, да пускай он меня первый стукнет, а потом уж я ему нос на затылок заверну.
Скворцов отъехал от Артемьева и снова занял свое место рядом с пленным.
Продолжая ехать сзади, Артемьев заметил, что японец стал время от времени поматывать головой.
