– Вы думаете, он может знать по-русски? – спросил Артемьев.
– Не похоже, но на всякий случай, – сказал Данилов. – Толмачом у них другой был, но его, к сожалению, Скворцов первым же выстрелом снял. По-моему, из бывших русских. Скуловатый, издали можно за монгола принять. Посмотрите сами.
Артемьев снова подошел к лежавшим на пригорке трупам. У крайнего, одетого в гутулы и халат, лицо было действительно скуластое и желтоватое, но при всем том настолько отличное от мертвых лиц двух лежавших рядом японцев, что Артемьев уверенно подумал: да, это русский, бывший русский, как выразился Данилов.
«Кто он? – подумал Артемьев, глядя на заросшее густой седой щетиной и залитое кровью мертвое лицо. – Штабс-капитан колчаковской контрразведки или урядник забайкальского казачьего войска? С кем он уходил двадцать лет назад из России? С Унгерном на Ургу или с Анненковым на Харбин? Где служил потом? В охране у Чжан Цзолина, в полиции у Пу И или с самого начала в японской разведке?...»
– Русский? – спросил Данилов, когда Артемьев возвратился.
– Да. Так как же с допросом японца?
– Не знаю, – сказал Данилов. – Все равно уже первый страх у него прошел, пока вас искали. Да и не было у него первого страха, одна злость. Дунину руку до кости прокусил. Видали?
– Видал.
– Верней всего, не теряя времени, тащить его прямо к Шмелеву. А вот и Шагдар что-то везет! – прервал сам себя Данилов.
Артемьев обернулся и увидел подъезжающего к ним Шагдара.
– Нашел! – возбужденно кричал тот, вытягивая вперед руки, в которых виднелось что-то длинное и черное.
Это был кусок плотной материи, вроде пояса с оборванными завязками по концам. Посередине в материю были вшиты узкие карманчики и в каждый из них вставлены маленькие, в полпальца, ампулы с чем-то желтовато-серым внутри.
– Прямо тебе пулеметная лента! – Данилов вынул одну ампулу и осторожно, на отлете, держал ее в пальцах. – Опять, наверное, холера!
– Под халатом вокруг пояса носил, а в последнюю минуту сорвал, – по-прежнему возбужденно, довольный своей находкой, говорил Шагдар. – Думал – степь большая, не найдем.
– Садитесь, – сказал Данилов. – Посоветуемся.
План Данилова сводился к тому, чтобы Артемьев, не дожидаясь результатов новых поисков, взял с собой ампулы, пленного, одного пограничника, двух цириков и ехал через перешеек между солончаковыми озерами к ближайшему полевому аэродрому. До аэродрома сорок километров, и, если отобрать пять лошадей посвежее, можно добраться туда к ночи, взять у летчиков полуторку и еще до рассвета прибыть в штаб группы.
– Так и было предусмотрено со Шмелевым в случае успеха, – сказал Данилов. – Аэродром у меня отмечен. – Он с трудом дотянулся до положенного пограничником на траву планшета и передал Артемьеву карту.
Сам Данилов решил остаться с Шагдаром до завтра и продолжать, как он выразился, «производить обыск степи», пока за ним не пришлют санитарную машину.
У Шагдара возражении не было. Он коротко ответил, что сам отберет лучших лошадей, сел на коня и поехал туда, где дымился костер и паслись лошади. До костра не было и ста шагов, но Шагдар не делал и десяти шагов пешком, если под рукой была лошадь.
Оставшись вдвоем с Даниловым, Артемьев предложил ему поменяться местами; он с Шагдаром будет обыскивать степь, а Данилов пусть едет с пленным к аэродрому. Если трудно верхом, можно из полотнища сделать люльку между двумя лошадьми...
– И приехать на аэродром завтра к утру, – сердито сказал Данилов.
– Все же раньше, чем врач доберется сюда.
– Вопрос сейчас не во мне, а в пленном, в его быстрейшей доставке, – сказал Данилов.
– Вы правы. Я еду, – сказал Артемьев.
– Супу похлебайте перед дорогой. Монголы суп варят.
– Ничего, в пути пожуем чего-нибудь.
Данилов не стал возражать.
– Скворцов! – позвал он слабым голосом. – Поедете с капитаном, повезете пленного. Ступайте за лошадьми.
– А как же вы, товарищ капитан?
– Ничего. Дунин скоро вернется. Вам все ясно?
– Все ясно, товарищ капитан.
– Подождите, оставьте мне свого фляжку, – сказал Данилов, когда пограничник отошел на несколько шагов.
Тот вернулся и, отстегнув фляжку, положил ее рядом с Даниловым. Данилов открыл пробку, поднес фляжку к губам, выпил несколько маленьких глотков, облизал губы и задрожавшими от усилия пальцами закрыл фляжку.
– Вода теплая, – сказал он. – А мою фляжку он прострелил. Шесть раз стрелял, пока его взял...
Артемьев ожидал, что Данилов расскажет еще что-нибудь о том, как он взял этого японца, но Данилов, видимо, считал сказанное достаточным. Он еще раз облизал губы и сказал:
– Возьмите его пистолет – у меня в планшете.
Артемьев еще раньше, когда Данилов давал ему карту, заметил маленький браунинг, засунутый за целлулоид вместе с полевой книжкой. Прежде чем положить его в карман, Артемьев вынул обойму. Обойма была пуста. Он взвел пистолет, и досланный в ствол патрон выпрыгнул на землю.
Артемьев подумал, что седьмую пулю японец, наверно, собирался пустить себе в лоб, но Данилов помешал ему. Стоя сейчас, здоровый и невредимый, над тяжело раненным Даниловым, Артемьев испытывал чувство, похожее на стыд.
– Знаете что, товарищ капитан... – начал он, но, поглядев на лицо Данилова, замолчал.
На лбу у Данилова выступили крупные капли пота, глаза были плотно закрыты, нижняя губа добела закушена. Его мучила боль. Он слышал слова Артемьева, но не хотел отвечать.
– Поезжайте. – Он наконец открыл глаза; после приступа боли его голос заметно ослабел.
Артемьев наклонился, пожал его влажную, холодную руку и пошел к лошадям. Лошади были заседланы. На одной из них сидел японец.
– На этих лошадях за пять часов доберетесь, – сказал подъехавший Шагдар.
– Почему они сразу же начали в вас стрелять? – спросил Артемьев, садясь на лошадь.
– Горячие люди – пальцы на курках держали, – пренебрежительно сказал Шагдар, довольный, что Артемьев спросил его об этом. – Подумали: нас – два всадника, а их – шесть человек, ручной пулемет. Начали стрелять. Убили лошадь. Я залег за лошадь, стал стрелять, одного убил. Потом они цирика убили. Потом я пулеметчика ранил. Потом они увидели вас, бросили пулеметчика и ускакали. Цирики пулеметчика убили – сзади подошли. Он в меня стрелял, а они сзади подошли. Совсем убили...
Он досадливо поморщился, и от этого движения мускулов там, где у него на щеке пулей был сорван лоскут кожи, поверх черного пятна йода выступило несколько красных капель.
– Еду. – Артемьев протянул Шагдару руку. – Данилову двигаться не давайте.
– Надо скорей врача, – вытерев кровь со щеки, сказал Шагдар. – Пусть ночью на костер едет. Я буду костер жечь. А утром костер далеко не видно – будем давать выстрелы.
Артемьев сориентировал карту и поехал впереди своего маленького отряда. Сзади него ехал пленный японец, за японцем – Скворцов, за Скворцовым – двое монголов.
Вскоре отряд догнал второй пограничник – Дунин.
– Товарищ капитан, – сказал он, подъезжая к Артемьеву, – мне товарищ капитан вас догнать приказал.
Дважды повторенное слово «капитан» имело разные оттенки. Слово «капитан», обращенное к Артемьеву, означало просто капитан, а слово «капитан», под которым подразумевался Данилов, означало – мой капитан, самый главный, настоящий, пограничный.
