продолжает скакать, японец повернулся и снова пришпорил коня.
Если бы не эти последние два выстрела, японец имел бы шанс уйти, но Артемьев, за это время подскакавший к нему на двести метров, соскочил с коня, впечатал в землю колено и, коротко, по-уставному, одним движением поймав на мушку плясавшую голую спину, спустил курок.
Лишь когда японец упал с лошади и она медленно пошла, волоча за собой тело, застрявшее одной ногой в стремени, Артемьев понял, что сделал именно то, чего нельзя было делать. Он убил всадника, вместо того чтобы стрелять в лошадь. И мало того что убил, но и стрелял именно с намерением убить, совершенно забыв в ту секунду и приказание Шмелева, и понятную ему самому необходимость взять японца живым.
«Молодец, что не вернулся на выстрелы и продолжает гнаться за тем, в малахае», – подумал Артемьев, поглядев вслед безнадежно удалявшимся фигурам обоих всадников, и, потянув за повод своего загнанного коня, пошел туда, где в невысокой траве лежал цирик.
Цирик был мертв, ему не мог бы помочь даже Апухтин, окажись здесь, рядом. Пуля попала в голову, над ухом чернело входное отверстие. Лошадь лежала рядом, словно верная собака у ног мертвого хозяина.
«Почему он больше не стрелял по мне?» – подумал о японце Артемьев, искоса глянув туда, где на одном и том же месте крутилась лошадь японца, таща за собой труп, и, сосчитав выстрелы, понял: японец выпустил последние два патрона из пяти и не успел перезарядить карабин.
Положив цирика лицом вверх, Артемьев распустил подпругу, стащил с убитой лошади заправленное между седлом и потником одеяло и закутал им мертвую голову цирика, чтобы ее не расклевали птицы, пока тело будет лежать здесь, в степи; потом поднял отлетевшую на десять шагов винтовку и воткнул ее дулом в землю рядом с убитым, чтобы издали можно было найти это место.
После этого он пошел к лошади японца, которая то останавливалась, словно надеясь вдруг освободиться от груза, то снова делала несколько шагов, продолжая волочить мертвое тело.
Когда Артемьев подошел совсем близко, лошадь насторожилась, рванулась, тело японца зацепилось за кочку, лошадь заплясала на месте, рванулась еще раз; подпруга лопнула, седло полетело на землю, а лошадь, почувствовав свободу, понеслась по степи.
Японец лежал на спине. На трупе были ватные грязные штаны, подпоясанные узким черным засаленным ремешком, и гутулы – широкие монгольские сапоги с загнутыми носами.
Голое до пояса тело было все в кровь исцарапано. Артемьев вытер лицо убитого – на переносице сохранился слабый след от дужки очков. В карманах японца было только несколько обойм к карабину и плоская жестяная коробка с раскрошившимися зелеными противокомариными спиральками.
Но Артемьев все-таки решил не оставлять труп здесь, недалеко от границы, – предстояло еще как следует обыскать его, вспороть и подметки гутул, и каждый шов на одежде. Да и самый труп мог послужить вещественным доказательством.
Артемьев подвел своего мотавшего головой коня, поднял с земли мертвое тело, перевалил его вниз лицом через седло и прикрутил чембуром ноги. Осмотрев сорвавшееся с японской лошади седло и ничего не найдя, он, однако, решил взять с собой и седло. Оставался карабин. Артемьев прикинул на глаз, где примерно он свалил своим выстрелом японца, и через несколько минут нашел в траве японский карабин с маркой оружейного завода в Осака.
Прикрепляя карабин в луке седла. Артемьев удивился той тишине, что стояла кругом. Ни с севера, где растворились в степи японец в малахае и цирик, ни с северо-запада, куда ускакали два других японца и где должен был их встретить Данилов, ни с юга, где остался Шагдар, не было слышно ни одного выстрела. Все кончилось. Как – он не знал, но так или иначе кончилось.
Сверившись с компасом, он бросил взгляд в ту сторону, где рядом с телом погибшего цирика торчала из земли винтовка, и пошел по степи в ту сторону, где, по его расчетам, остался Шагдар. Сзади него, то и дело натягивая повод, нехотя ступала лошадь и, раскачиваясь, постукивала мертвая голова японца.
Пройдя с километр, Артемьев увидел ехавших навстречу всадников – двух цириков и пограничника.
– Капитан Данилов приказал вас искать! – подъезжая к Артемьеву, доложил пограничник.
– Ну что там? – спросил Артемьев.
– Трех японцев убили, одного поймали, – сказал пограничник. Потом помолчал и добавил: – Двое цириков убиты.
И, снова помолчав, словно ему было трудно высказать все разом, опять добавил:
– Капитан Шагдар получил касательное ранение в щеку. А капитан Данилов – тяжело раненный. Сюда.
Он показал рукой на левую ключицу. Кисть руки у него была обмотана пропитавшимся кровью бинтом.
– Вы и сами ранены?
– Японец прокусил, когда вязал его, – нехотя объяснил пограничник. – А у вас убитый? – кивнул он на лежавший поперек седла труп.
– Да.
Указав пограничнику и монголам оба направления – то, в котором ускакал японец в малахае, и то, по которому они выедут к воткнутой в землю винтовке, – он приказал искать цирика, ускакавшего за японцем, а на обратном пути захватить тело погибшего.
Через час Артемьев добрался до того места, где Шагдар первым принял бой с японцами. В степи виднелось несколько убитых лошадей, и на маленьком пригорке, сложенные рядом, лежали три трупа в порванной и запятнанной кровью одежде монгольских аратов.
Артемьев остановился возле них, развязал чембур и стащил на землю труп японца. Потом, по-прежнему ведя в поводу лошадь, подошел к Данилову. Данилов полулежал, прислонясь к двум положенным одно на другое седлам. Позади него сидел пограничник и даниловским планшетом отгонял комаров.
В двух шагах от Данилова сидел пленный. Он сидел на согнутых в коленях ногах, опираясь на пятки. Лоб его был забинтован, на лице не шевелился ни один мускул. Он сидел надменно и непринужденно, несмотря на связанные за спиной руки. То что он связан, Артемьев понял, лишь когда Данилов слабым голосом сказал пограничнику:
– Его.
И пограничник, нехотя подчиняясь воле начальства, махнул несколько раз планшетом перед самым носом японца, сгоняя с его лица комаров.
– Вот, ранил меня, паразит, – сказал Данилов, поворачивая голову в сторону японца. – Не хотел сдаваться, пришлось брать руками. И то, как ни старались, башку ему поцарапали.
– А у вас что за рана? – спросил Артемьев, продолжая стоять и держать за повод коня.
– Ничего, не смертельная, – усмехнулся Данилов. – Ключицу перебило, рука не действует.
– А перевязали?
– Перевязали. Но пришлось опять гимнастерку сверху надевать, а то комары. А вы – убили?
– Одного убил, – виновато сказал Артемьев, – а второго потерял из виду.
– Плохо, – сказал Данилов. – Мой, судя по всему, говорить не захочет. Потери есть?
– Один цирик погиб. А как с другим – не знаю. Он за вторым японцем погнался. Я послал искать его.
– Ну и правильно, – сказал Данилов. Гримаса боли исказила его лицо. – Сейчас Шагдар подъедет – решим, как дальше. И поедим. Черт его знает, раненный, а есть хочется.
– А где Шагдар?
– Мы с ним на японцах ничего не взяли, кроме оружия. Ездит с цириками, смотрит: может, что в степи побросали.
Артемьев сказал о своей догадке насчет сброшенного в степи халата.
– Вот именно, – ответил Данилов. – Если сегодня ничего не найдем, с утра еще будем прочесывать. Да бросьте вы повод, никуда ваш конь не уйдет, они у монголов в этом смысле золото. Труп осмотрели?
– Осмотрел. На первый взгляд как будто ничего нет, – сказал Артемьев и кивнул на японца: – Начнем допрос?
– Скворцов! – вместо ответа обратился Данилов к сидевшему за ним пограничнику. – Отведите его метров на пятьдесят.
Пограничник подошел к японцу и, тронув его за плечо, показал, что надо подняться. Не меняя надменного выражения лица, японец встал и пошел впереди пограничника.
