хозяйских залежах, принес ей две огромные, как хорошие пуговицы, таблетки. Они еле-еле проглотились, поцарапав горло горечью.
Замутило. Зато прошло.
Потом ее житейски просветили насчет неприятностей «медового месяца» из-за близлежащих женских отверстий. Бактерии-человечки из одного государства не должны попадать в другое, иначе – война. Все по законам эволюции: страсти больших людей порождают войны маленьких человечков. Но после Игоря у Инги бурных ночей – с гулькин нос, все больше эпизоды, «одноактные балеты». Посему недуг закис и умер.
Глава 7
Нина со своими строгостями как в воду глядела: Австралии толком не увидели, был просто перелет и другая сцена. И то, что называется триумфом, которым неустойчивая натура тщится прикрыться, как щитом. Не пышной гордыни, а тихой гордости ищет душа. Ан нет, промежуточного, щадящего не дано. Слава – она и в зародыше слава, змееныш – он хоть и маленький, но змея. Изволь жить по его законам и в следующем сезоне устроить еще больший фурор. Меньше либо равно – провал.
Хотя никто такое не пропагандировал. Адепты признали бы в глаза греховным столь пошлый спортивный подход, но Инга уже пригубила выжимку из здешнего философского камня. Она не пьянила, напротив, беспощадно отрезвляла, оставляя только знание о том, что с тонкого каната восхождения все равно спихнут. Все, что зависит от тебя – умереть и воскреснуть поближе к Богу в лучшей роли. Лавров не будет, будет сумрак сознания и богадельня, женщине редко прощается величие. Нет ни кнута, ни пряника, надо просто успеть сделать свое и всем все простить, аминь.
И все, что осталось от австралийской вершины, взятой трудами праведными, цейтнотом и муштрой, – страшное откровение: отдохнем на пенсии, она же могила. Воцарилась «Жизель»! Репетитор – Нелли. Новый великий поход. В нем Инга не имела права даже на жалобы. А чего ей еще надо? Роль – есть, и какая! Педагог – Нелли, чего желать еще, лучше не преподаст ни одна душа на этом свете. Кроме того, Нелли давно была убеждена, что уж для Инги эта партия шита белыми нитками. Нужно просто быть собой!
Черт бы ее побрал, эту простоту. Из-за нее случалось небывалое – ссоры. Нелли раздражалась, покрикивала, особенно за первый акт. Дескать, что за деревянное у тебя плие, где безыскусность, где легкость, где доверчивость, нечего наваливать минора… Жадная учительница ожидала, что в Ингу, как в заводную куклу, вживлен танец Жизели изначально, и теперь стоит только нажать кнопку…
Инга впервые позволила себе сбежать с репетиции и поплакать в подворотне, где старушка, ровесница декаданса, кормила кошачью стаю, игнорируя человеческие трагедии.
А над городом провисали облака дымного оттенка с подпалинами заката…
Украдкой начинали донимать угрызения. Ведь Неллина благая критика ни при чем, просто зашевелились старые раны, Игорь то есть… Инга вернулась в общагу, простуженная, зареванная, готовая сгинуть, уткнувшись в стену, за которой бормотали блатные песни. «Картишки-карты на столе… раскинет девочка- крупье…» Но Ингу внезапно поджидала «мертвая душа» Эльвира, та, что числилась, но не жила, купаясь в приятных личных перипетиях в ожидании замужества. Однако волны времени вынесли блудную соседку обратно на круги своя, и вот она, словно три сестрицы в одной ипостаси, засела в халатике цыганской расцветки на панцирном скелете, швыряя окурки в окно. При виде Инги она счастливо заломила руки:
– Как хорошо, что ты пришла! А то думала – свихнусь…
Инга слабо взаимодействовала с действительностью, но вскоре обнаружила себя за столиком в тесной рюмочной неподалеку. Эльвира порывисто угощала, стащив сбережения некоего «подлеца», с каковым неосторожно поссорилась, и вот теперь он не брал ее в Израиль. Соль драмы Инге, особенно после живительной янтарной влаги, было не постичь: ведь и хорошо, что не ехать в Израиль, к басурманам, да как можно было вообще замахиваться на такое!
– Ты антисемитка?! – восторгалась Эльвира.
– Да! – хлопала кулачком по столу хмельная Инга, сильно сомневаясь в провозглашенном.
– Слушай, – не унималась Эльвира, – у тебя имя такое необычное, может, ты сама еврейка?
– Имя не еврейское совсем… Но все может быть. – Инга была готова к превращениям, удивляясь, как до сих пор она умудрилась миновать этот театральную еврейско-антисемитскую дилемму…
Назавтра Эля сказала, что нужно идти к святой Ксении и та поможет. Что Ксения помогает в самых неожиданных случаях. Эля так и сказала – «неожиданных», хотя Инга ничего неожиданного в их случаях не видела. Пускай. Впервые кто-то взялся помочь! Часовня Ксении стояла на кладбище, а день выдался стылый, кривые холода и мокроты сошлись в наивысшей точке, какая только возможна при стечении этих паршивых обстоятельств. Пока держали путь, Инга думала, о чем она будет просить. Все-таки не об Игоре. Сколько можно… Более того, молить о его возвращении – портить доброй святой репутацию, ведь Игоря не вернуть, зачем блаженной тратить силы на невозможное. Инга попросит о новой любви… и еще, чтобы Игорь вернулся и предложил ей все, а она бы его прогнала. С другой стороны, он уже возвращался, правда, не предлагая «всего», Инга уже отвергала его, и что могло измениться теперь…
Эля тоже наотрез отвергла вторую часть просьбы, назвав отмщение низкой астральной эмоцией, об этом у святых не просят.
– На что ты злишься? – потребовала пояснений Эля.
– По правде говоря, из-за мерзкой мелочи. Он однажды сказал, что я – бревно! – Инга, сама не ожидавшая таких откровений, закапала слезами.
Эля улыбнулась:
– Подумаешь! Он ведь специально. Ты, наверное, с ним мало встречалась. Нечасто, но понемногу, – хохотнула Эльвира.
Инге полегчало: успокоительная обычность беды…
– А ты-то будешь бить челом насчет Израиля? – съязвила она ответно Эльвире.
– Что ты! – серьезно забухтела Эля, вытирая потекший нос меховой оторочкой. – Ксения же христианка…
Инга не ожидала, что новая подруга строго соблюдает конфессиональную этику. По Ингиному разумению, святые превыше земных междоусобиц, но Эльвира опять одернула мечтательницу, заявив, что с такими мыслями в святом месте делать нечего.
Умилил ритуал записочек. Инга коряво, прижав тетрадку к стене, выводила: «Дорогая Ксения…», потом чернила угасали, не желая преодолевать земное притяжение, торопливая рука выдирала страничку, часовня закрывалась, Инга ротозейничала. Прихожане ничем не напоминали тех богобоязненных замшелых голодранцев, что она рисовала в воображении, люди как люди. Инга решила: буду верить в Бога, в святых, в евангельскую сказку, в Христовы страдания. У бабушки, давным-давно, она разглядывала детскую Библию начала века. Выглядела она так, словно ее пользовали исключительно во время жарки беляшей – вся заляпанная жиром, но с распадающихся листов благостно и печально смотрели еврейские глаза. Иллюстрации брали за душу даже бабкину соседку, вздорную Софью Егоровну, бывшую учительницу домоводства и секретаря школьной партячейки.
Инга же чуть опасалась этой книжки, держала с ней дистанцию и как будто боялась попасть под влияние загадочных назиданий на ломаном торжественном языке. Теперь, удаляясь от утлой часовенки по сумеркам, опускавшимся на ажурные склепы, Инга верила в силу исцелений и прозрений, и магических эпитафий. Они шли сквозь лютеранскую часть кладбища, где все было иным – исполинским, насупленным и по-немецки фундаментальным. Манили тайны иноверческих жизней, которые закончились здесь, так далеко от фуг, кирх и настоящего пива.
Вернувшись, Инга еще раз мельком раскаялась о пропущенных утреннем классе и репетиции, а это уже наглость, и, значит, у Нелли начались нервные боли в эпигастре и сигареты у нее тухнут. Но Инга была спокойна. Эля достала из запасов восхитительную краковскую колбасу, а Инга теперь знала, какова будет Жизель. Это душа, девственно верящая в праздник. Танец безумия – распущенные волосы, метания со шпагой, выдавшей в милом друге дворянина, – это не агония, а торжество беснующейся иллюзии. Девочка поверила, что пришел черед стать принцессой. Смерть ее – дефект сюжета, должно быть по-другому: долго-долго поседевшая мать лелеет сумасшедшее дитя, не пускает в лес, заплетает ей косы, а Жизель, разряженная в пух и прах на маменькины гроши, часами ждет у калитки своего Альберта. Но приходит только лесничий Ганс, хотя и тот глаза опускает. Стремится мимо, мимо, и дальше эта история про него. Про то, как он больше никому не скажет правду, про то, как останется нелюдимым мизантропом, скрягой, или про то, как женится, а стареющая девочка Жизель будет смотреть вслед венчальному ликованию и
