отлежки в «гробу».
— К чему тянуть? — сказал ронин, когда они уселись с ним рядом (Грабер заблаговременно отодвинулся от него к противоположной двери). — Откройте кейс, и пусть профессор засвидетельствует, что этот ваш нейростимулятор не является «сердечником». Так мы убедимся в вашей честности, а заодно и в моей доброй воле.
— Я повторяю — в свое время! — отрезал Грабер, вцепившись в кейс, кажется, сильнее, чем некогда во время штурма профессор. Это уже смахивало на паранойю, истоки которой ронину были очень даже понятны: только владея «сердечником», Грабер мог с самого начала надеяться на то, что ронин его не убьет. И он судорожно хватал ртом незримый пепел, оставшийся от этой надежды.
Ронин, конечно, мог отнять у Грабера кейс прямо сейчас, открыть его и получить подтверждение профессора о лежащем в нем приборе. Но он решил пока этого не делать: до Грабера надо было еще тянуться через Жен и Рунге, а теперь недосуг было затевать возню в кабине: с кейсом и так было все ясно, к тому же тогда у Грабера уже точно сорвет крышу — чердак вон уже вовсю дымится.
Развалины постепенно погружались во тьму. В небе проявлялась все ярче луна — древний земной фонарь, Не вызвавший в душе у ронина никаких теплых ностальгических ассоциаций: все самое грязное и жестокое из того, что осталось в памяти от детских впечатлений, происходило чаще всего именно при ее свете.
Визуально сориентировавшись на местности (маршрутной карты самой старой Москвы в компе «Сузуки», увы, не оказалось), ронин взял направление на проспект Мира, к бывшему спорткомплексу «Олимпийский». Снизу их теперь не отследят, а воздушного преследования здесь можно было не опасаться: транспорт в городе практически отсутствовал, какие-то машины еще ездили, но только по земле, в том числе и местная топливная полиция: горючее было здесь в страшнейшем дефиците. Когда-то, когда его было много, вдоль дорог расселяли колонии простейших, поглощавших продукты углеродных соединений. Эти любители нефтепродуктов спровоцировали появление специфической растительности — зарослей гигантских, по пояс, губчатых лишайников, прущих из каждой щели, оставшихся чуть ли не единственным видом, более или менее притерпевшимся к пагубным изменениям окружающей среды. Обилие подобных зарослей было здесь одним из признаков, по которым находили старые хранилища бензина: если есть непроходимый лишайник, значит, можно и поискать — и топливной полиции, и аборигенам.
Вести машину правильным курсом над ночным городом, лишенным огней, — задачка непростая, но только не для того, кто в этом городе родился, вырос и знал в нем каждую более или менее выдающуюся руину. Спустя каких-нибудь пятнадцать минут они уже , снижались над спорткомплексом. Учитывая отсутствие в городе спортивных и каких бы то ни было иных развлекательных мероприятий, а также практическую непригодность в качестве жилья, здание спорткомплекса, несмотря на свою относительную внешнюю сохранность, было заброшено: все живое здесь предпочитало ютиться по подвалам, норам или забиваться в щели. Грандиозные же пустые помещения «Олимпийского», где гулял ветер — большую часть года ледяной, — не жаловали даже крысы.
Проникнув в здание через большую дыру в крыше, они оказались в полной тьме над ареной: прямо перед ними угадывалось в лунных отсветах полукружье подвесного потолка.
— Это и есть ваше укромное место, Бессон? — невольно понизив голос, просвистел Грабер: даже по шепоту было ясно, насколько его распирает профессиональный скепсис: — Да первый же голодранец, зашедший сюда помочиться…
— Заткнитесь, партнер, — вежливо перебил его ронин. — Голодранцы гадят прямо на улицах. Даже если кто-то сюда забредет, то он нас не увидит. Разве что это будет мутант с крыльями. — Ронин тронул трейлер вперед, направляя его на подвесной потолок.
— Да вы с ума сошли! — завопил Грабер уже в полный голос, поняв, где ронин собирается ставить машину. — Да этот блин сейчас обвалится к чертовой матери вместе с нами!
— Если вы сейчас не заткнетесь, то вы точно обвалитесь. Я вам это обеспечу.
Ронину, в отличие от Грабера, было известно, что подвесной потолок здесь изготовлен из композитных материалов и достаточно крепок, чтобы выдержать трейлер. Мало того — этот потолок представлял собой целевой подкупольный этаж, о чем Дик узнал, будучи еще одиннадцатилетним мальчишкой, волей случая. Тогда они с другом Ежом стащили из своей мастерской арбалет со стрелами — не украли — это было бы преступлением, за которое им грозило бы изгнание из клана, — а просто взяли на время, собираясь потом положить на место. Спорткомплекс был идеальным местом для испытаний арбалета: здесь имелись простор, уединение и отсутствие посторонних глаз. Это было одним из немногих светлых пятен в воспоминаниях о детстве — первое обладание серьезным оружием, новое ощущение собственной силы, гордости и власти с будоражащим нервы привкусом запретного плода. В процессе испытаний две стрелы залетели на подвесной потолок. Оставить их там в надежде, что пропажи не заметят, они не могли: хорошие арбалетные стрелы ценились на вес золота и тщательно пересчитывались. О том, чтобы вернуться домой без них, не могло быть и речи: не то чтобы детей в клане Ветра специально воспитывали в страхе, просто они уже слишком хорошо для своего возраста знали, что такое закон, что ни одна его буква не установлена напрасно. Нарушение чаще всего грозит гибелью, чему каждый из них не раз уже был свидетелем. Внутренние перекрытия и лестницы в здании частично обрушились, так что единственным способом попасть на потолок было лезть туда через крышу. Еж до обморока боялся высоты, и Дик один вскарабкался по наружной стене, наиболее пострадавшей от времени, на крышу здания — на люксе подобным трюком он запросто мог бы заработать себе звание инструктора по популярному в последние времена городскому альпинизму. Он влез под купол через повреждение в крыше и спустился на импровизированный подвесной «чердак» по несущей балке. Оказалось, что здесь был когда-то элитарный ресторан — овальная площадка в центре, выглядевшая снизу зеркальной плоскостью, являлась прозрачным окном, окруженным креслами диванного типа, что позволяло отдыхающим тут званым персонам наблюдать сверху за соревнованиями, не отрываясь, так сказать, от процесса. Тогда Дик понял только, что, кроме своих стрел, здесь можно поискать какие-нибудь сохранившиеся консервы; стрелы он нашел очень быстро и бросил их через бордюр вниз, где их тут же подобрал ' Еж, от еды же в бывшем ресторане остались одни воспоминания: замшелые черепки посуды да сломанный и выпотрошенный бар-автомат. На улице тогда стоял день, и здесь было достаточно света, падавшего через многочисленные повреждения в крыше.
Чтобы увидеть что-то теперь, ронину пришлось включить фары. На первый взгляд все осталось без изменений: свет фар выхватил из темноты покосившиеся диваны, позади них отсвечивал торчащий боком хромированный угол поломанного бара-автомата. Кое-где на полу блестели лужи.
— Значит, здесь… — вздохнул хрыч, погрустил еще мгновение и продолжил уже делано-бодро, с лихорадочным оптимизмом потерев сухие руки: — Ну-с-с, приступим к разгрузке?.. — И поглядел на ронина.
Тот секунду-другую поразмыслил: нечего и говорить, ему очень хотелось бы немедленно приступить к делу: выгрузить на сухое место аппаратуру и начать сборку. Но он слишком хорошо понимал — понимал, наверное, лучше остальных, издерганных, напуганных, перевозбужденных, — насколько им всем сейчас необходим отдых. Как бы их ни поджимало время и как ни велико было общее желание приступить наконец к завершающему этапу этой безумной авантюр-е ной гонки, но такое серьезное дело лучше начинать на свежую голову и при свете дня. Поэтому ронин сказал:
— Подождем до утра. Профессор, сколько времени, по-вашему, потребуется на сборку? — В таких условиях?.. — Было очевидно, что для сборки своего гениального аппарата яйцеголовый мечтал совсем об иных условиях. И все же он бодрился изовсех сил. — Не менее суток, я думаю… Впрочем, если и господин Грабер что-то смыслит в электронике…
— О, еще как смыслит! Кстати, партнер, — ронин умышленно продолжал называть Грабера партнером, чтобы он поменьше трясся за свою никчемную шкуру, — покажите-ка доку ваш нейростимулятор! Ошарашьте нас последней моделью!
В кабине повисла тишина — все в ожидании глядели на Грабера. Грабер, бегая глазками, плотно обнимался с кейсом. Всем — и Граберу в том числе — было ясно, что никуда ему теперь не деться, придется отдавать кейс.
— Вы не имеете права! Это моя собственность!.. — Грабер сделал быстрое движение рукой, и дверь с его стороны скользнула вверх. Он выскочил из машины и побежал куда-то в свете фар, шлепая по лужам. Страх перед неминуемой расправой подвигнул Грабера на довольно смелый шаг: он отделился от команды,
