подопытного кролика. Его бесценный старый хрыч, очевидно, будет счастлив, хотя наверняка не может дать стопроцентной гарантии, что человек выйдет из его аппарата морально и физически здоровым. Кто поручится за то, что его мозги не превратятся в кашу? А тело — в кисель?.. Она, как врач, прекрасно понимала, чем чревато вмешательство подобного уровня: малейшая ошибка будет иметь не обратимые последствия. А еще она понимала, что отговорить Дика невозможно, особенно теперь, когда отдано столько сил и крови и столько жизней уже положено на алтарь бессмертия — этого древнего идола с неизменной издевкой на вечно молодом лице. И жизнь Дика может стать очередной жертвой — одной из многих, не из первых и, уж конечно, не из последних.
Сказав, что пойдет за лекарством для старика, Жен вышла в задний отсек. Постояла там перед аптечкой, не зажигая света, бесцельно перебирая в темноте склянки и коробочки. Она слышала, как ронин разговаривает в кабине с профессором, потом он позвал ее, но она не откликнулась. Ей просто не хотелось возвращаться к ним — к профессору и особенно к Дику, всегда равнодушному, деловому, такому расчетливому и холодно-предупредительному. Как она от этого устала! Не секрет, что для красивой женщины невыносимо находиться долгое время в мужском обществе при полном отсутствии внимания к себе. Положение становится невыносимей в десятки раз, если среди этих мужчин находится тот единственный, который тебе необходим больше, чем воздух, — потому что без воздуха ты через три минуты умрешь и все твои проблемы закончатся, а без него, единственного, — желая и отчаиваясь, видя его порой совсем близко и не получая даже случайной мимолетной ласки, — приходится жить и мучиться день за днем.
Вошел Дик и чуть не натолкнулся на нее в темноте. С любым другим именно это бы и произошло. Она, обернувшись, уже машинально приготовилась к столкновению. Но Дик ведь не любой, о нет, он ведь особенный… Ощутив каким-то шестым чувством ее близость, он резко остановился — прямо перед ней, лицом к лицу, практически вплотную. Так, почти соприкасаясь, они простояли молча несколько мгновений, в течение которых она сознавала с болезненной ясностью, что он включает сейчас свою собственную запрет-программу, всегда мешавшую ей стать для него чем-то большим, чем просто член команды или хороший хирург. Вот сейчас он отступит, зажжет свет, начнет говорить какие-то ничего не значащие слова. И пока он еще не успел от нее отгородиться, воздвигнуть свою ледяную стену, она подняла руку и провела кончиками пальцев по его груди до того места у левой ключицы, где под тонкой водолазкой ощущалась легкая выпуклость — тот самый роковой шрам. Кажется, в первый раз она прикасалась к его телу не в хирургических целях, В первый и, может быть, в последний. Дик не шевелился, лишь участившееся биение его сердца не могло обмануть пальцев женщины, даже не будь она хирургом. Погладив через материю шрам, она наклонилась и дотронулась до него губами. Ронин не был готов к такому повороту событий. Потому, наверное, и не успел сразу мобилизовать самоконтроль — привычную внутреннюю защиту от влияния на себя Жен. Он всегда ее желал — от этого глупо было бы отрекаться, — ощущая порой по отношению к ней и что-то другое, большее, что он давно уже научился отодвигать на второй план, отчего оно не исчезало, а, очевидно, росло и копилось. Всего нескольких секунд потери контроля оказалось достаточно, а потом уже было поздно: стоило только ему позволить себе осуществить давнее желание — прикоснуться к бархатной коже на ее шее за ухом, — чтобы переступить грань, за которой уже не существовало ничего, кроме запаха ее кожи, ее близости, ее тонких запястий, легких прикосновений. Ее дыхания на его губах. Кроме тайных холмов и изгибов узкого желанного тела, от которого он, идиот, так долго отказывался, а теперь ему казалось, что не оторвется вовек, даже если здесь объявится хрыч в поисках своих таблеток, Грабер с «сердечником», Клавдий под ручку с Левински да кто там еще, мать их курва, — киллеры, внешники — вся шара-га, жаждущая бессмертия. И даже само бессмертие собственной персоной!!!
Найдя поутру хрыча в кабине мирно храпящим, ронин решил про себя, что тот гораздо хитрее и проницательней, чем он о нем думал. Жен, сладко спавшая сейчас на диванчике в заднем отсеке, даже не подозревала, кому она обязана своим счастьем — этой их первой (не исключено, что и последней) сладостно-горькой, ненасытной, хмельной ночью.
Ронин подавил воспоминание о ее теплых обвивающих руках, которые он осторожно убрал со своего тела прежде, чем подняться. Перед самым ответственным в своей жизни предприятием он спал всего пару часов, тогда как точно знал, что его организму для полноценного отдыха необходимо как минимум четыре. Жалел ли он о случившемся? В какой-то мере да: и без того непростые отношения с Жен приобретали теперь глубоко личный характер. Она вторглась в его индивидуальное пространство, нарушила его внутреннее одиночество — то, чего он всегда боялся и избегал в отношениях с людьми и, в частности, с женщинами, наученный один раз горьким опытом с Саней. Вот и сейчас — стоило ему вернуться мыслями к Жен, как жесткая решимость любой ценой довести до конца начатое дело, пренебрежение к грядущим жертвам и даже инстинкт самосохранения, тот самый «синдром дичи», отступали перед страхом за ее жизнь. И это теперь, когда многоходовая партия близилась к развязке, а чтобы выйти в этой партии в ферзи, следовало действовать быстро, решительно и предельно расчетливо, крепко забив на лирику.
Поэтому ронин постарался прогнать остатки ночных впечатлений и посторонних мыслей. «Что у нас там сегодня на повестке дня? Так. В первую очередь — Грабер».
За окнами кабины стоял полумрак, под потолком тянулись косые полосы утреннего света — старое солнце пока еще исправно выполняло свои обязанности и даже порой радовало обитателей развалин древней столицы безоблачными восходами.
Оставив хрыча досматривать утренние сны, ронин вышел из машины. Поежился и потянулся, расправляя плечи — снаружи оказалось куда прохладней, чем внутри. Грабера он увидел не сразу, хотя и не сомневался, что тот где-то здесь, если не спланировал в темноте вниз на арену. Разумеется, в обнимку с заветным кейсом. Что ж, тогда придется всего-навсего спуститься вниз и подобрать кейс с тела, как это и было ему обещано.
Грабер, как ронин и предполагал, оказался жив-здоров и даже на прежнем месте — просто его бритая голова больше не сизела над спинкой дивана. Он спал тревожным сном, неловко подвернув под себя ногу — очевидно, забылся только под утро. Кейс положил под голову и приник к нему щекой с застывшим на лице комическим выражением утомленной страсти. Если бы не очевидная нелепость такого предположения, можно было подумать, что Грабер занимался здесь со своим обожаемым кейсом всю ночь примерно тем же, чем ронин с Жен в машине.
Сон бывшего шефа оказался удивительно чуток стоило ронину обойти диван, как Грабер зашевелился, открыл глаза и тут же принял сидячее положение, немного пьяным со сна движением взял двумя руками кейс и положил к себе на колени. Собственно, ронин не ставил себе целью двигаться бесшумно — кейс и так был все равно что у него в руках; Понимал ли это Грабер? Ронин надеялся, что после сегодняшней ночи один на один с кейсом это до него наконец дошло. А если нет, то объяснить недолго.
Некоторое время Грабер молчал, потирая ладонью щеку, на которой от лежания на кейсе отпечатался красный рубец. Ронин первым нарушил молчание:
— Вы смелый человек, Отто, я готов это признать. Но в последнее время ведете себя крайне глупо. — В этот момент Грабер бросил в него кейс. Ронин кейс поймал, перехватил за ручку.
— Теперь вы можете меня убить! Но не смейте читать мне перед этим нотаций! — заявил Грабер, вставая и принимая позу под названием «партизан на расстреле». Ронин про себя хмыкнул — сколько патетики! Какая храбрость! И все скруджу под хвост.
— Не нервничайте, Отто. Ваша игра пока еще не проиграна, — сказал ронин, с этими словами бросая кейс обратно Граберу. Тот поймал его двумя руками и прижал к животу, обалдело моргая. Ронин продолжил: — Что в нем лежит, я и так знаю, так что можете держать его при себе до сборки — я убедился, что вы достаточно надежный хранитель. Помните, вы выставили мне условия — по завершении сборки аппарата вы отдаете «сердечник» и становитесь первым клиентом профессора? — Конечно, Грабер это помнил, хотя и не ответил — уже по привычке вцепившись в кейс, он ожидал продолжения. — Первую часть этих условий я выполнил и против второй ничего не имею.
Лицо Грабера выразило попеременно непонимание, сомнение и напряженную работу мысли. Он силился сообразить, в чем тут может быть подвох. Ронин сурово сдвинул брови:
— И не вздумайте отпираться — вы сами предложили себя на героическую роль испытателя нашего прибора. Честь вам и хвала! — Грабер сморгнул, после чего челюсть его отвисла с легким чмокающим звуком — понял наконец, на что самолично подписался. Ронин кивнул и сказал уже милостивей: — Сейчас я
