овчарка. Несильно, даже следов не осталось. Борис проклинал себя так, как если бы облил кипятком собственного младенца. Он клялся перебить всех собак в округе. С того дня он уже не дежурил у окна, а просто, несмотря на протесты Алины и иронические взгляды матери, провожал жену в институт — и так до самого ее диплома.
«Еще одно воспоминание, — подумала Алина, — и я правда чтонибудь с собой сделаю».
Борис, который водил ее за руку через дорогу, как ребенка, теперь мог вообще не заметить, если она вдруг исчезнет на три дня. Может, и на неделю. Может, вообще никогда не заметит. Когда он последний раз звонил сам? Месяц назад, год? Что он будет делать, если он позвонит, а я не отвечаю? Меня нет. Меня убили, пока он спал. Меня украли и даже не требуют выкупа. И никто меня не может найти: ни его охрана, ни менты, ни бандиты. И все связи его не помогут, все состоящие у него на службе «бывшие сотрудники» и их еще работающие друзья. Никто ничего не сможет сделать. В сводках не значится, границу не пересекала, в моргах и больницах не обнаружена. «Хоть убейте меня, из-под земли ее, что ли, достать?» — будет кричать какой-нибудь генерал. Сбежала, наверное, с любовником и специально прячется. У негото, небось, тоже связи есть, у любовника — не с водителем же такие сбегают. Не волнуйтесь, Борис Андреевич, с вашими возможностями быстро найдете новую, получше и посвежее.
Как он переживет такое унижение? Может, он хоть на секунду почувствует это отчаяние, это бессилие, эту пытку, в которой Алина живет уже годы? Если не боль утраты, так хоть боль от ярости, что вот он, такой всемогущий, жену потерял?
Алина открыла мобильник и постаралась говорить спокойным голосом:
— Лианка… Не спишь? Извини, что поздно… Слушай, твоя сестра в Апсны живет еще?
— Кремлинка? Ничего себе живет! Она живее нас с тобой минимум в два раза. Они такое кафе у себя на участке отгрохали, что три соседние деревни ходят на него просто посмотреть, как на Мавзолей. Внутрь Кремлинка только москвичей пускает — москвичи, говорит, не дерутся и семечки на пол не плюют. Только одна проблема с москвичами: они официанткам оставляют чаевые. А официантки обижаются: думают, что им неприличное предложение сделали. В следующий раз, когда видят этого москвича, сразу возвращают деньги, даже в морду кидают иногда. Боятся, что их замуж из-за этих чаевых потом никто не возьмет. Хочешь, съездим к ним?
— Хочу. Я для этого и звоню. Надо уехать куда-то быстро.
— Да не вопрос, пораньше встанем, у меня на границе все кенты — без очереди пройдем.
— Лиан, мне нужно только, чтобы паспорт нигде там не отмечали. Чтобы непонятно было, что я границу перешла. Это сколько стоит?
— Ты что, дура? Кому там нужен твой сраный паспорт? Еще деньги платить. Мы лучше на эти деньги с тобой мартини в дьюти-фри купим. А что случилось, Алинка?
— Ничего не случилось, — ответила Алина. — В том-то все и дело.
Ночью по Адлеру прошелся небольшой дождик. Из-за этого, как обычно, город на неделю остался без света, воды и канализации. Но Алина об этом не знала, потому что провела эту неделю не здесь.
Абхазию от России отделяет маленький ручеек под названием река Псоу. Пограничный пост стоит прямо у моста через нее. У поста — стихийный рынок. Зимой отсюда увозят мандарины, которые в России едят на Новый год, весной — мимозу, которую в России дарят на Восьмое марта, а летом просто торгуют шортами в серебряных стразах, меховыми лифчиками и прочими необходимыми на курорте вещами. Частные дома стоят так близко к посту, что простыни с бельевых веревок висят прямо над головами пограничников.
Понять, где заканчивается базар и начинается государственная граница, невозможно.
Через мост в Абхазию ведет только одна полоса узкой дороги, и одна — обратно. Обе забиты машинами, а между машинами все бурлит полуголыми людьми, тележками и тюками. Машины упираются друг в друга. Как при этом некоторые умудряются проехать на ту сторону без очереди по встречке, уму непостижимо. Но они проезжают.
Солнце хлещет невыносимо, но устричный запах пляжа иногда пробивается сквозь пот и шашлык и напоминает, что здесь в двух шагах отличное море и общее счастье.
В то время в новостях еще щадили самолюбие грузинских президентов, и поэтому говорили «абхазский участок российскогрузинской границы», а не просто «российско-абхазская граница». Хотя Грузией там и не пахло уже и тогда.
Лиана с Алиной подъехали к границе рано утром. Перед таможенным контролем уже стояла километровая очередь из автобусов с туристами, иномарок, разбитых жигулей и груженных неизвестно чем КамАЗов.
Алина умирала от жары в такси. Они стояли в очереди уже час — продвинулись за это время на метр.
— Ладно, пойду посмотрю, кто там сегодня пограничник. Может, договорюсь без очереди проехать, — сказала Лиана и ушла к посту.
Между машинами носился толстый милицейский майор. Он пытался упорядочить толпу, не пуская никого вне очереди. Кроме тех, кого надо было именно вне очереди пропустить. Кого пускать, а кого нет — это целая наука. Лучше всех в нашей стране ее осваивают милиционеры. По неуловимым признакам — в интонации, в одежде, в осанке, марке машины и телефона — они понимают, кого нужно обязательно пропустить и отдать честь, а кого — ни за что.
Майор, в насквозь мокрой от пота форме, визжал в телефон:
— Кого запустить — этих? Этих на джипе или кого? А, на тойоте я давно пропустил. Еще тойота? Я не могу больше никого пропустить без очереди, товарищ полковник! Не могу, говорю, щас люди меня разорвут, уже под колеса бросаются.
Мобильник отключился. Майор яростно воткнул его в карман.
— Лохотронством занимаемся здесь: одного запусти, другого выпусти. Я щас тоже уйду — на хер мне нужны эти машины! Пиздец, это дурдом. Где твой телефон? — крикнул он лейтенанту.
— Батарейка села.
— И на моем села! Дай сюда телефон, — сказал он в воздух, и несколько рук услужливо протянули свои телефоны.
Майор с рассвета передвигался в кольце людей. Каждый из них считал, что имеет полное право ехать без очереди. Абсолютно в этом уверена была немолодая женщина в легкомысленном сарафане, из-под которого выглядывали лямки купальника. Она дергала майора за рукав, подлизывалась и угрожала. Ничего не помогало. Даже волшебная палочка Родины — красное удостоверение — майора не впечатляло.
— Вы не смотрите, что я так одета, товарищ майор, я с администрации, вы гляньте же на удостоверение! — убеждала женщина. Кубанский говорок подтверждал: женщина действительно «с администрации».
— Да хватит мне в лицо тыкать своим удостоверением. У меня тоже удостоверение есть, я же им никому в лицо не тыкаю! — взвизгивал майор, отбиваясь сразу и от женщины в сарафане, и от других. — Я что, мальчик вам? У меня тоже дети! Да не суйте мне ваши деньги, я принципиальный человек!
Принципиальный человек наконец кому-то дозвонился и кивнул напарнику на черную тойоту:
— Ладно, Овик, этих пропусти.
И вдруг Алина услышала прямо над ухом:
— Прыгай быстрее в машину, говорю, ты что глухая?
Это кричала Лиана, вытягивая Алину из такси и запихивая ее в чужую тойоту. Вспотевшие бедра Алины неприятно скользнули по кожаному сиденью.
У хозяина тойоты было лицо рожающей крольчихи — испуганное и ничего не понимающее. Алина успела заметить, что у тойоты новосибирские номера. Хозяин был настолько не местный, насколько это вообще возможно.
— Короче, расклад такой, — сказала ему Лиана, — я договорилась, чтобы твою тачку пропустили без очереди, а ты за это везешь нас до Апсны. Это поселок такой. У тебя в машине есть кондиционер, а у нас — нету, поэтому мы решили ехать с тобой.
