В Москву!

противостоять силам зла. Тогда во главе его стал державник, с именем которого у народа связаны лучшие воспоминания. Это И. В. Сталин. Да, репрессии были. Но делал это не Сталин, а сионисты — от ярого масона Троцкого до самопровозглашенца Бухарина».

Четвертая вытекала из третьей и называлась «Сталин о сионизме». Она состояла сплошь из того, что Пагон называл цитатами позднего Сталина:

«Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. И мое имя будет оболгано, оклеветано».

Пятым шло интервью Васи Пагона с начальником отдела межнациональных связей. Тут сионисты почти не упоминались, зато в лиде было написано:

«Удельный вес лиц кавказской национальности в сальдо миграции сократился на 30 процентов, и это — заслуга губернатора».

За лидом шло само интервью:

Вася:

Наверняка миграционные процессы порождают целый комплекс проблем — социальных и политических?

Начальник:

Несомненно, порождают.

Вася:

Согласитесь, мигранты занимают рабочие места коренного населения?

Начальник:

Безусловно, занимают.

Шестым было эссе «Я не шовинист. Я просто русский человек».

— Вглядимся: кто пропагандирует голубых? Нерусские. Кто пытается легализовать проституцию? Опять нерусские. Кто русскую землю распродает-разворовывает? Вновь они. Случайность? Нет, закономерность! Сионократические СМИ обрушивают на молодежь потоки крови, насилия и секса.

А седьмым — обращение к молодежи края под названием «Молодые, опомнитесь! ».

— Вы, молодые, уже вдоволь хлебнули человеконенавистнической политики сионократов, и многие начинают прозревать. Спасут Россию только молодые русские патриоты.

В обращении Вася Пагон призывал наказать всех краевых сионистов, подвергнув их повешению от трех до пяти секунд или расстрелу резиновыми пулями. Подшивки газеты «Вольная Нива» в библиотеке им. Пушкина по сей день хранят эти призывы, и прямо так там и написано: резиновыми пулями.

Рядом с воззванием шел список сионократов и курощупов — слова, известного только Васе и губернатору. В некоторых курощупах было несложно узнать Васиных бывших соседей, несговорчивых знакомых девушек, жадных работодателей и других персональных врагов.

Вася Пагон был не только самым известным журналистом края, не только любовником губернаторовой любовницы, не только последним мерзавцем. Дела обстояли хуже: он был властителем дум. Читая его заметки, вырастал, например, Толик Воронов, добрый и умный воспитанный мальчик, начинающий фашист.

Толик имел все шансы стать неплохим человеком, но однажды он прочитал в «Вольной Ниве» интервью, которое один бедный российский еврей взял у одного богатого российского еврея. Пагон нашел это интервью в центральной московской газете и перепечатал в «Вольняшке».

Бедный еврей говорил богатому: «Впервые за тысячу лет мы получили реальную власть в этой стране», — имея в виду Россию. А богатый еврей ему отвечал: «Евреи умеют проигрывать и подниматься снова. А даже самый талантливый русский не держит удар. Они после первого проигрыша выпадают из игры навсегда».

Два этих еврея как будто нарочно хотели позлить Толиков всей страны.

У них получилось — Толик Воронов остолбенел. В пути у него помутнелось в глазах, как говорится. «Удар мы не держим, — прошипел он вслух и стукнул кулаком в стену. — Мы вам покажем, как мы удар не держим. Мало вам не покажется!»

Бывает один человек — бац! — и в секунду становится другим. Вот это и случилось тогда с Толиком Вороновым.

Потом он пошел учиться на журналиста и устроился в «Вольную Ниву» — на подхвате у Васи Пагона. В свободное время Толик изучал чеченский язык, занимался вольной борьбой и спал с Норой.

Нора села к своему столу, заваленному «Космополитеном», и быстренько дописала статью про Бирюкова. Статья была вполне в стилистике «Вольной Нивы». Там было и про «слетевшихся на Кубань невесть откуда взявшихся шустриков», и про «демонократию», и про «строят себе дворцы с золотыми унитазами, ездят на мерседесах, в то время как простым людям нечего есть».

Нельзя сказать, чтобы Нора разделяла взгляды газеты, в которой работала, но и нельзя сказать, чтобы она их не разделяла. Она вообще об этом не думала.

Шмакалдин пробежал заметку глазами наискосок и ее отверг.

— Это нам не подходит, — сказал он. — Не ложится в нашу редакционную политику.

— Почему не ложится? — возмутилась Нора. — Олигарх купил совхоз, построит там дворцы, людей выгонит, это разве не ложится? У нас же патриотическая газета!

— Говорят тебе, губернатор проект Бирюкова поддержал. И нечего тут обсуждать!

— А как же гражданская миссия, нерушимые принципы? Вы же сами нас учите!

— Одно дело — нерушимые принципы, а другое дело — жизнь. Запомни это навсегда, деточка, — ответил Шмакалдин.

Пятая глава

Дети из деревни Пупки всегда знали, что, когда вырастут, станут алкоголиками, но на всякий случай мечтали стать космонавтами.

Такой анекдот

«Барышни, смывайте свое дерьмо», — гласила надпись, сделанная черным маркером на стене женского туалета. Ниже кто-то дописал сиреневой помадой: «Принцессы не какают». Солнце сочилось сквозь замазанное краской окно — замазали, чтобы маньяки, которых вокруг наверняка полно, не подглядывали за принцессами в процессе.

Общежитие номер два, вечно полное надежд и не знающее разочарований, провожало минувшие сутки.

В комнате триста пятнадцать было, как обычно, сыро. На столе на газетном обрывке валялся высохший кусочек колбасы, стояли грязные чашки с заваренными по четвертому разу чайными пакетиками. На книжных полках в беспорядке лежали библиотечные учебники, много Борхеса, чуть-чуть Маркеса и весь Достоевский. На книжки было навалено много разного хлама.

У шкафа висела Памела Андерсон с засиженной мухами грудью. Пол в комнате считался паркетным, но был скрыт под слоями утоптанной грязи.