рухнул на колени, ткнувшись носом в ее голое бедро. Прямо перед его глазами оказалась маленькая венозная звездочка. Синие, изломанные лучики склеротированных вен, бугря гладкую белую кожу, разбегались во все стороны из черного пятнышка величиной с копеечную монетку. Он перевел взгляд на ее икры и увидел, что и там болезнь уже оставила свои следы на ее прекрасных ногах.
«Это бравада. Ей очень хочется показать мне, людям, всему миру, что она ничуть не изменилась, что она по-прежнему молода, дерзка и задорна. На самом деле эти шестнадцать лет никому не дались легко, оставив в душах грубые, уродливо зарубцевавшиеся шрамы. По одному рубцу за каждый год. Шестнадцать лет… Что такое шестнадцать лет в жизни женщины? Пожалуй, это поболе, чем мои шестнадцать лет. Что сделано за эти годы? Кого мы любили и кого ненавидели? Кого сделали счастливыми? Мы дрались, мы боролись за существование… И что? И теперь она, как и я, стоит перед порогом старости, имея за плечами сорок, нет, пожалуй, сорок один год борьбы и ни одного бескорыстно любящего ее существа. А что впереди? Болезни, одиночество, забвение… Постой, постой, – тут Игорь Михайлович перебил сам себя, – может быть, у нее все не так. Это ты – неудачник. А у нее, может быть, все сложилось куда как замечательно? Нет, не может. Иначе она не явилась бы сюда и не притащила меня. Не принялась бы мне мстить или, не знаю, что она там задумала и осуществляет…»
– Eлка, ты замужем?
– Пыталась. Два раза, – тихо ответила она.
– Не сложилось?
– Просто ты, Луньков, как оказалось, выработал у меня стойкую идиосинкразию на мужчин.
«Это правда. Ей плохо. И все эти шестнадцать лет было плохо, как и мне. Так, значит, она меня?..»
Переполненный раскаянием и нежностью, он, словно опасаясь сделать ей больно, легонько коснулся губами ее бедра в том месте, где его изуродовала синяя венозная звездочка.
– О-о-ох, – простонала она тем же грудным голосом и, вцепившись пальцами в его волосы, прижала голову к себе. – Да не томи же ты…
Грубо оттолкнув ее руку, он вскочил на ноги и, оттаптывая ступни, принялся сдирать с себя ботинки, а она так же нервно и торопливо расстегивала его брюки.
В тот момент Игорь Михайлович уже не мог ни думать, ни сравнивать, ни анализировать, а руководствовался одними лишь чувствами. И хотя ученые утверждают, что наши чувства есть не что иное, как результат химических реакций, это ничуть не умаляет их значимости. Ведь нефть тоже результат химических реакций. А какая нужная и полезная всем штука получается!
Наверное, когда Игорь Михайлович любил Eлку, он был не так умел, техничен, ловок и рассудителен, как советует «Камасутра» и не менее древние и мудрые китайские трактаты об искусстве любви, но он чувствовал, видел, знал, что она в этот момент так же счастлива, как и он сам. Конечно, этого было мало, чтобы компенсировать те, ушедшие в небытие, шестнадцать лет, но это было уже неплохое начало.
А потом они лежали, судорожно восстанавливая дыхание и смотрели в потолок, боясь поглядеть друг на друга. Ведь первый шаг сделан, и куда приведет эта дорога? А, может быть, это и не шаг вовсе? А так, просто…
Игорю Михайловичу чертовски хотелось курить, но он представил, как он будет перелезать через Eлку, тянуться к вешалке, доставать из плаща пачку… Без штанов, но в рубашке и галстуке. Вряд ли ей понравится увиденное. А ему очень не хотелось бы ее сейчас разочаровывать.
Eлка повернулась к нему спиной и, пошарив в сумке, валявшейся на полу, вытащила оттуда две длинные сигареты. Она одновременно их раскурила и, повернувшись снова на спину, протянула одну Игорю Михайловичу.
– Eлка, у тебя сейчас кто-нибудь есть?
– Один полуолигарх. Но я с ним уже рассталась. Сегодня.
– А почему полу?
– Потому что он олигарх только на половину.
– А вторая половина?
– Ох, там много всякого дерьма намешано. – Она глубоко затянулась и выпустила струю дыма вверх, к потолку. – Игорь, а ты знал, что я к вам тогда, в 91-м, сама пришла?
– Нет. А почему?
– Мне тогда казалось важным бороться за социализм.
– А за что ты сейчас борешься?
– Ох, не знаю. Наверное, за то, чтобы люди могли оставаться людьми. Смогли сохранить человеческий облик. Знаешь, Игореш, иногда кажется, что тебя окружают сплошные уроды. Целая страна уродов. Сто сорок миллионов насильников, воров, предателей, убийц… Порой так хочется сбежать на необитаемый остров и никого не видеть.
Он хмыкнул.
– Считай, что ты уже нашла себе компанию для побега. У меня даже остров такой имеется.
Она села и принялась внимательно рассматривать свою юбку.
– Ну, ты и жеребец, Луньков. А прикидывался тут, спектакль разыгрывал… Не может он… Опять мне от тебя, как всегда, мокрой идти… Какая же я все-таки умница, что догадалась теплую юбку надеть, а поверх нее – пальто. А то так вот с тобой простудишься, заболеешь и окочуришься. Так и не доживешь ни до чего. А в России, Луньков, как свидетельствуют умные люди, надо жить долго.
– Зачем? Чтобы видеть смерть врага еще при этой жизни?
Не ответив ему, она поднялась и быстро оделась. Подняла с полу сумку и только тогда повернулась к нему.
– Мне действительно пора, Игореша. Хочу успеть просмотреть твои материалы до передачи. Может быть, что-то использую уже в сегодняшнем эфире. – Она нагнулась к нему и поцеловала быстрым, легким поцелуем, а затем отступила к двери. – Ну?
– Что ну? – Сейчас он мог думать только о том, как жалко, наверное, он выглядит.
– Ох, – тяжко вздохнула Eлка. – С тобой, Луньков, каши не сваришь. Как тебя, такого бестолкового, еще на работе держат? Через неделю в то же время, понял?
– Да, – улыбнулся он.
– Место встречи сообщишь позже. Когда квартиру найдешь. И обязательно с ванной и туалетом. Понятно?
Идиотски улыбаясь, он кивнул.
Она выскользнула за дверь, но тут же просунула обратно голову.
– А ключ я действительно сохранила. Вот. – Она продемонстрировала ему ключ. – Я еще тогда дубликат сделала. – И исчезла за дверью, громко щелкнувшей замком.
Ветер стих, и капли дождя, такие микроскопические, словно их настругали на специальной электронной терке, презрев закон всемирного тяготения, висели в воздухе, даже и не думая падать на землю.
Игорь Михайлович любил этот парк больше других парков города именно за то, что это был парк, а не миниатюрный, окультуренный городской лес. Но за прошедшие шестнадцать лет изменился и он. Теперь на него со стороны Центрального аэродрома наступал гигантский жилой массив. Игорь Михайлович представил, что будет с парком, когда все эти дома заселят люди, и ему стало жаль старого парка.
Он бродил по мокрым дорожкам, а, наткнувшись на небольшой навес, под которым горела электрическая лампочка, с удовольствием просмотрел спортивную газету, купленную еще утром. Так, убивая время, он добрел до Сокола. В метро, согревшись, он задремал и проспал до своей станции.
Дома ему открыла жена и, выхватив из рук пакет, тут же умчалась звонить сыну: «Ленечка, Леня! Леонид! Возьми трубку, это я, мама».
Игорь Михайлович помылся, переоделся в домашнее и поплелся на кухню. Там, первым делом взглянув на часы, он снял с холодильника старенький приемник и поставил его на стол, перед собой. Он опоздал всего на несколько минут. Она уже говорила. И, как всегда, она была умна, тонка, язвительна и беспощадна. Его Eлка.
Он заглянул в кастрюлю, оставленную ему женой, но содержимое, видимо, его не вдохновило. Он заглянул в холодильник и, придирчиво отбирая, стал вытаскивать на стол продукты. Достав бутылку водки, налил себе рюмку. Выпил. Закусил. Потом, чуть подумав, достал граненый стакан и, наполнив его на две
