разделял чувства однополчан. А на душе было неспокойно: ведь жесточайшая битва шла на земле, где я родился и вырос. В каких-нибудь тридцати километрах отсюда находилась родная деревня. Я знал, что односельчане пережили ужасы фашистской оккупации. Но живы ли родные? И если живы, то как им там сейчас, в непосредственной близости от фронта? Хотелось скорее получить боевую задачу и гнать, гнать фашистов с советской земли, из моего родного края. Грусть по дому щемила сердце.
Задумавшись о доме, я не заметил, как к штабному автобусу подошел командир корпуса генерал Г. С. Родин. Он протянул мне руку:
— Здравствуй, Фомичев. — И, окинув меня взглядом, тут же спросил: — Не захворал ли?
— Да нет, товарищ генерал, не жалуюсь.
Генерал хитро подмигнул:
— По дому заскучал? — И, сделав паузу, добавил: — Ничего, Фомичев, изгоним врага с родной земли — и тогда поедем к родным и друзьям.
— И я так думаю, товарищ генерал. Только больно сознавать, что враги топчут родные края. Эти места с детства близки моему сердцу.
Комкор удивленно спросил:
— Уж не родина ли это твоя?
— Возле города Белева, точнее, в семи километрах от него — деревня Слобода. Там родные мои, не знаю, живы ли.
Генерал Родин присел на ящик из-под снарядов и, положив руку мне на плечо, сказал:
— Выходит, мы земляки. Я ведь с Орловщины… Ладно, сегодня же поедешь домой. Завтра будет поздно.
— Товарищ генерал, — робко начал я, — в самом деле можно?
— Поезжай, поезжай. Только в двадцать ноль-ноль быть в бригаде. Добро?
Я рванулся с места:
— Дорошевский! Виктор, машину скорее!
Шофер растерянно смотрит на меня:
— Случилось что-то?
— Полный вперед! — крикнул я.
Виллис, петляя среди сосен, помчался в сторону Белева.
В родных краях
Разбитая дорога была запружена войсками. В сторону фронта тянулись груженые студебеккеры, туда-сюда сновали юркие полуторки, шла матушка-пехота, втаптывая в грязь колосья ржи.
Ярко светило солнце, и его лучи согревали напоенную дождями землю. Наш виллис обогнал группу раненых и проворно взобрался на косогор. Рядом колосились густые хлеба, среди которых виднелись черные полоски — следы танковых гусениц.
Город Белев остался в стороне. Мне не терпелось туда завернуть, но время не позволяло. Машина рвалась вперед. Перед глазами открылось ровное, приглаженное поле. Стояла сенокосная пора, и я вскоре увидел у Гурового оврага косарей.
Водитель свернул с дороги, и мы поехали напрямик. Женщины перестали косить и пристально смотрели на нас.
Я тоже пригляделся.
— Тетя Анна?
Женщина несмело пошла мне навстречу.
— Никак Миша, сын дяди Егора?
— Он самый.
Я хорошо знал Анну Семину, ее сына Сергея — моего однокашника. Мы вместе с ним ходили в школу, дружили.
— Как Сережа?
Тетя Анна в плач. Из ее сбивчивого рассказа я узнал, что Сергей погиб в боях за Родину. Как мог пытался я смягчить горе этой одинокой женщины, обещая, что отомщу за жизнь друга.
— А как мой отец?
Женщина вытерла глаза, успокоилась.
— Вон дядя Егор косит сено, — показала в сторону рукой.
…Из-под густых бровей на меня настороженно смотрели глаза отца.
— Не узнаешь, что ли?
— Нет, не признаю вас, товарищ начальник. Никак комендант?
— Батя, что же ты сына не узнаешь?
— Миша, ты? — И отец со слезами бросился ко мне.
На отшибе — родной дом. Во дворе расположились наши воины. Мы зашли в летнюю кухню. Отец засуетился:
— Чем же тебя угостить?
Он откуда-то извлек кучу сухарей, покрытых плесенью, принес кринку молока.
Я выложил на столик несколько консервных банок. Собрались односельчане, расселись — кто на полу, кто на деревянных чурках. Разговорились. Память начала воскрешать детство, юность, те далекие и близкие годы.
…Деревня Слобода. Двадцать восемь домов раскинулись на косогоре неровными рядами. Перед окнами нашего дома протекает небольшая речушка, куда я часто летом бегал ловить рыбу.
Семья наша жила впроголодь. С утра до поздней ночи родители гнули спину на богатеев, таких, как братья Бобринские. А в доме иногда и хлеба не было.
Мать не помню — она умерла рано. Однажды отец — Георгий Кириллович вручил мне карандаш и тетрадь.
— Пора в школу, Миша. Может, из тебя толк выйдет.
Начальная школа располагалась в соседнем селе Березово. И вот я, полуодетый, в холодные осенние дни месил грязь.
Окончил четыре класса, а дальше учиться не мог: школа-семилетка находилась в Белеве, да и надо было зарабатывать на хлеб. Старшие братья — Петр и Никифор — служили в армии. Мне, кормильцу, доставалось крепко.
После Октябрьской революции получили надел.
— Теперь будем трудиться на своей земле! — торжествовал отец.
Я косил сено и рожь, пахал и бороновал землю, заготовлял на зиму дрова. Батя нередко говорил:
— У тебя, Миша, хозяйская жилка. Толк из тебя будет. Земля любит работящие руки.
Но вскоре я покинул родную деревню и ушел в Белев. Два с половиной года проработал в совхозе Союзплодоовощ. Таскал на себе двухпудовые ящики с картошкой, мешки с капустой, убирал зерновые, свеклу, морковь. Копал ямы для хранения овощей. Трудился на других подсобных работах.
Помнится, однажды в совхоз пригнали первый колесный трактор. Видимо-невидимо собралось народу. И мне захотелось посмотреть. А потом я был приставлен помощником к трактористу — подносил воду, горючее, чистил мотор. Так определилась моя будущая специальность.
Потом — самостоятельная работа на тракторе. То были годы коллективизации. Кулаки не раз и мне угрожали. Но трактор я не бросил, честно трудился в совхозе.
В 1933 году вступил в комсомол, а осенью того же года был призван в ряды Красной Армии. Меня определили курсантом полковой школы. Тогда впервые я увидел бронированные гусеничные машины.
— Это наши советские танки, — пояснил нам командир. — Будете осваивать эту боевую технику.
Мы занимались старательно. Изучали устройство танка, обретали навыки его вождения, учились метко поражать цели из пушки и пулемета. А вечерами до хрипоты спорили по многим вопросам тактики.