Вид у подполковника был строгий, хмурый, совсем не праздничный.
— «И на нашей улице будет праздник» — сказал тов. Сталин в 1942 году, когда враг был под Москвой. Его вещие слова сбылись. Мы празднуем победу.
Однако, нам, работникам контр-разведки, не следует забывать, по кругом нас — враги.
Наше социалистическое государство окружено капиталистическим миром.
Я не ошибусь, если скажу, что для нас война не кончилась. Нам предстоит много, очень много работы, быть может, более тяжелой и ответственной, чем до сих пор.
Мы — оплот нашей социалистической страны. Мы должны гордиться этим.
Враг не дремлет. Пусть в газетах пишут о договорах, о любви и дружбе — нас это не касается.
Капиталисты были, есть и будут нашими врагами. И, как таковые, они тайно работали, работают и будут работать против нас.
Запомните это, товарищи!
Каждый наш промах может обойтись очень дорого нашей стране.
Партия и правительство доверили нам ответственнейшую работу.
Мы обязаны оправдать это доверие.
Тайная война ведется во всех уголках мира.
Шпионы, члены разных организаций, диверсанты и иные наши враги просачиваются к нам самыми разнообразными способами.
Смерть им всем во имя победы идей Ленина и Сталина во всем мире.
Выпьем же за победу над Германией, за нашего мудрого вождя тов. Сталина и за верных сынов нашей социалистической родины — работников контр-разведки».
Подполковник поднял свой стакан и начал чокаться с офицерами, сидевшими поблизости.
Для меня слова подполковника не представляют ничего нового. В процессе работы я давно почувствовал, что Советский Союз не признает ни за кем в мире правды. «Диктатура пролетариата» во всем мире — это не пустые слова. Иначе зачем столько убийств, зачем такая жертвенная работа и днем и ночью, зачем списки и списки? Зачем столько смершевцев?.
В шесть часов вечера уезжаем в Прагу. Интересно, много ли нас поедет?
10–22 мая 1945 года.
Вечером 9 мая наши судбекеры тронулись в путь. Оперативную группу, насчитывающую около 100 офицеров (кроме бойцов и опознавателей), возглавлял полковник Козакевич. Он ехал впереди на американском «вилюсе».
Судбекер, в котором находился я, был вторым в колонне. Рядом со мной сидел майор Гречин и майор Надворный. Здесь же были капитан Шапиро, капитан Степанов, майор Попов, капитан Миллер, капитан Шибайлов и десять других, мне незнакомых офицеров.
У каждого из нас, кроме пистолетов, были автоматы.
Тихий вечер, убаюкивающая идиллия весны, распускающиеся кусты и деревья, зеленая трава — все это, как ни странно, ничуть не располагало к хорошему настроению. Наоборот, все раздражало своей красотой.
— Тебя, Костя, ожидает большая работа — обратился майор Гречин к майору Надворному.
— Да. Судьба улыбается и мне… Членов НТСНП в Праге много.
— И у меня много адресов — вмешался в разговор майор Попов.
— Я боюсь только одного, контр-разведка Конева может предупредить нас.
— Верно. Они будут в Праге раньше нас — согласился майор Надворный.
Капитан Миллер рассказывал про красоты Праги, где он был до войны. — Это город, в котором вы найдете все виды архитектурных течений, начиная готикой и кончая небоскребами…
Капитан Шибайлов расхваливал свою жену:
— У нее есть способнотсь угадывать всегда мои намерения…
В Штернберге мы остановились. Полковник Козакевич распорядился относительно нашего ночлега.
— С рассветом выезжаем, а потому ложитесь сразу, чтобы успеть отдохнуть.
В пять часов утра мы выехали из Штернберга.
Движение на дорогах было очень живое. Бесконечные потоки автомашин, обозов, пехоты, артиллерии и других видов войск с потрясающей быстротой стремились к Праге.
Все чаще мы встречали колонны немцев военнопленных.
— Куда? — спрашивал Их капитан Шапиро.
— Wir wissen nicht — отвечали пленные.
— Теперь вы, сволочи, увидите Москву — ругался майор Попов. Он был в исключительно плохом настроении и злой.
За Оломоуцем мы стали наталкиваться на пробки в движении. Козакевич съезжал с дороги и по ржи, пшенице и траве объезжал препятствия.
Чехи высыпали на дороги.
— Наздар! На-эда-а-ар — взлетало до облаков.
Корпус генерал-лейтенанта Беккера сильно мешал нашему быстрому продвижению вперед.
Двумя, а иногда и тремя потоками двигались автомашины. Все на Прагу.
Немцы, вооруженные с ног до головы, хмуро смотрели на нас, но не решались нападать.
— Куда? — спрашивали мы их.
Ответ был один и тот же.
— К американцам.
Смершевцы ругались, сердились но должны были смириться. Немцев было гораздо больше, и всякая попытка приостановить немецкие колонны кончилась бы безуспешно.
Иногда из соседних лесов доносились выстрелы.
Вооруженные немцы выходили из лесов, стреляли в воздух, ругались, показывали нам кулаки, потом, присоединившись к своим колоннам, тоже уезжали к американцам.
Пыль, расстилавшаяся на километры по обеим сторонам дороги, выедала глаза.
К двенадцати часам дня вся шинель моя, фуражка и лицо были покрыты толстым слоем пыли.
В селах, местечках и городах продвижение было еще труднее.
— Наздар! На-а-азда-а-ар!
Радостному возбуждению чехов не было пределов. Они нас встречали как освободителей, спасителей, долгожданных гостей.
Нет! Мы не несли им свободу.
Мы несли с собой смерть, одну только смерть! Ведь мы смершевцы! Какое нам дело до этих ликующих, улыбающихся в праздничных одеждах девушек и юношей? Нам нуяшо, как можно скорее, добраться до Праги, арестовать там тысячи людей и потом допрашивать, мучить и, наконец, убить их. Убить!
Смерть шпионам! Смерть сотрудникам немцев! Но смерть и всем, кто, хотя и не сотрудничал с немцами, но не согласен с коммунизмом.
Смерть им всем!
— Ты знаком с Волошиным? — обратился ко мне капитан Шибайлов.
— Нет.
— Познакомишься.
Я стараюсь отогнать от себя мысли, так сильно меня волнующие.
С Волошиным я не знаком, но знаю его в лицо. Знаю, что в 1939 г. он был 18 часов президентом Закарпатской Украины.
Мое расстроенное воображение рисует одну за другой картины из времен украинского господства в 1939-м году. Закарпатская Сичь в Бевковой школе. Хустский сейм. «Нова Сцена». Ревай, братья Бращайки, Клочурак, Клемпуш. Беженцы из Галиции. Потом бой за Хуст. Червона Скала и Красне Поле.
Затем приход венгров — аресты, расстрелы.
И еще не кончилась трагедия.
