— И теперь ты думаешь, что сможешь вытворять с этими снимками все, что тебе взбредет в голову?
— Не думаю, а знаю.
Сказанное снова заставляет меня бежать к уличному переходу, разжигает мучительное беспокойство. Но чего, собственно, я боюсь? Что Песси проснется, возьмет в руки «Утреннюю газету», начнет ее листать своими маленькими гибкими пальцами и думать: посмотрим-ка, что нового мире — они что, так и не могут добиться мира в Индонезии? Потом перевернет еще одну страницу и опять впадет в страшную агрессию.
Да, я боюсь именно этого. Того, что у него снова появится повод потерять доверие ко мне.
— Я позвоню твоему клиенту.
Я приперт к стенке, мне остается только сыпать угрозами, которые не имеют под собой никаких оснований.
Чертово хладнокровие Мартеса чуть-чуть поколеблено.
— Боже тебя сохрани вредить фирме, мы уже обо всем договорились, все продано и даже частично оплачено: все оформление команды, от спортивных принадлежностей до почтовой бумаги и рекламы на автобусах. Черт побери, ты что, не понимаешь? Это тебе не какой-нибудь пустяковый контракт.
— Ты окончательно зациклился на деньгах? Ни о чем другом думать не можешь?
— Это ты зациклился на одном-единственном пункте.
Я раньше не понимал, какая связь между скотством и педофилией.
Я вспыхиваю, становлюсь красным как помидор. У меня такое чувство, будто Мартес врезал мне по зубам.
— Это совсем не то, что ты думаешь, чертова грязная душа. Твое извращенное сознание…
Мартес прерывает меня:
— В этом споре я дам тебе сто очков вперед. Я ведь знаю, кто ты такой.
МАРТЕС
Во мне кипит и бурлит красная пена злости. Если Микаэль позвонит клиенту и начнет разглагольствовать, гуд бай этому договору. Гуд бай нашей репутации в глазах клиента. Руд бай всем премиям — «Вершинам», «Золотому стандарту года» и «Эпике».
Неожиданно для меня он начинает смеяться.
— Кто же я такой, Мартес? — спрашивает Микаэль, и хотя его дыхание по-прежнему остается горячим и судорожным, голос звучит тихо и немного печально. — Кто я? И какие отношения нас с тобой связывали?
Он удивительно спокоен.
— Не было у нас никаких отношений, — говорю я; сердце начинает биться сильнее, и это сердит меня. — Никогда. Никаких.
К разговору в таком тоне я не готов. На гнев и агрессию мне ничего не стоит ответить, равно как на грубость и оскорбления, но такой разговор, сопровождаемый печальной улыбкой, сбивает меня с толку.
— А как же наши рабочие отношения? — спрашивает Микаэль.
— Я сделаю все, чтобы их прекратить.
— А ты помнишь тот случай, у Дубового водопада, после восьми кружек пива?
— Черт побери, твои больные фантазии меня не касаются, — кричу я в трубку, и именно в эту минуту Вивиан проходит мимо открытой двери. Я захлопываю ее ногой, раздается звук, похожий на удар кнута.
— Господи, давай выясним этот вопрос однажды и навсегда, — шиплю я сквозь зубы.
— Не стоит. Для меня и так все ясно как день.
Он шумно переводит дыхание. Его голос меняется, как будто он вошел в помещение, где звучит эхо.
— Вернемся к вопросу об авторских правах. С этим надо покончить.
В трубке раздаются гудки. Они звучат все громче и громче, звук пронзает барабанные перепонки, он невыносим, но я терплю, пока глаза не начинают вылезать из орбит, пока лицо не начинает пылать. Пока я не понимаю, что должен делать.
С этим надо покончить.
5. А Другой Любит Ночь
ЛАРС ЛЕВИ ЛЕСТАДИУС. ЦЕРКОВНАЯ ПРОПОВЕДЬ. 1849
Они черные, как татары, потому что явились, чтобы растерзать тех, кто живет на земле и носит крест на груди. Но эти выходцы из подземного мира подобны лесным демонам, которые ревут, как волки, почуяв запах крови, и хохочут, как шлюхи, которых дьявол сбил с пути истинного.
ПАЛОМИТА
Голос. Шага на лестнице. Я замираю.
Надежда. Пульсирующая боль.
Шаги приближаются.
Микаэль!
Бросаюсь к двери, взбираюсь на скамеечку и приникаю лицом к двери.
Меня чуть не тошнит от разочарования: это какой-то незнакомый темноволосый молодой человек в очках. Он идет к Микаэлю, он не знает, что его нет дома.
Еще нет дома, но он скоро придет.
Он никогда не уходит надолго.
АНГЕЛ
Войдя парадную, я начинаю искать ключи. Не нахожу, останавливаюсь и проверяю во всех карманах.
Их нигде нет.
Я должен добраться до Песси. Немедленно.
Я никогда в жизни ни по какому делу не обращался к смотрительнице, но теперь, как трусливый заяц, мчусь на второй этаж, дрожу и звоню в дверь: будь дома, будь дома, будь дома.
ПАЛОМИТА
Сегодня я столько времени простояла на лестнице с продуктовой сумкой в руках, что смотрительница не выдержала и вышла, делая вид, будто это случайная встреча. Заметив в моей сумке шоколад и земляничную наливку, она стала подъезжать ко мне с вопросами. И я, задыхаясь, шепнула ей, как подруге, что жду сегодня гостя. Замечательного, очень важного для меня гостя.
У нее аж глаза заблестели.
Другие, торопливые шаги, теперь-то уж это он, он заполняет собой маленький круглый мир моего дверного глазка.
Перед тем как соскочить со скамеечки, я успела заметить, что он не подымается вверх по лестнице, а звонит в дверь смотрительницы. Он звонит, звонит, нервничает, потом дверь открывается, женщина выходит с сигаретой в руке, и я вижу, что у него дрожат колени. Микаэль что-то объясняет ей, опираясь одной рукой о косяк и нервно постукивая каблуком. Женщина уходит в квартиру и возвращается со связкой ключей, передает ее Микаэлю, что-то убедительно и многозначительно объясняя, а Микаэль изо всех сил кивает в ответ.
Я спрыгиваю со скамеечки — сейчас, сейчас, сейчас, именно сейчас я открою дверь. Микаэль не успевает сделать и двух торопливых шагов, а я уже окликаю его, говорю, что у меня к нему очень-очень- очень важное дело. Микаэль останавливается, хмурится, но потом подходит ко мне и спрашивает: «Ну?», а я
