урожая.
В моей памяти не сохранилось приятных воспоминаний об этих восьми жарких летних днях, проведенных в Вене. Поскольку предметом наших переговоров являлись расхождения во внешней и внутренней политике, к нашей делегации прикрепили несколько людей партии. Мне довелось откровенно поговорить с некоторыми из них, призывая соблюдать выдержку, обычную для практики ведения дипломатических переговоров. Те из них, кто занимал высшие посты в партии, в частности доктор Кеплер, позже ставший статс-секретарем в министерстве иностранных дел, ездили из Вены в Берлин, лично докладывая о происходившем Гитлеру. Вряд ли Гитлер читал мои последующие доклады о переговорах.
После выхода Германии из Лиги Наций в связи с германо-польскими противоречиями и подписания германо-польского соглашения 1934 года («О мирном разрешении споров», 26 января 1934 года. – Ред.) отношения между Германией и Польшей практически не привлекали общественного внимания. Мы продолжали придерживаться идеи согласия и сдерживали немецкую прессу, хотя и имели все основания для претензий.
Польский сейм воспользовался отсутствием критических выпадов со стороны прессы и продолжил старую игру. Когда так называемая Женевская конвенция исчерпала свои полномочия, мы предложили правительству в Варшаве заключить специальное соглашение об уважении прав этнических меньшинств. Они отказались. Наконец в ноябре 1937 года было решено, что оба правительства издадут сходные декларации по правам этнических меньшинств, о чем было заявлено в торжественной обстановке. Однако в результате ничего не изменилось. Пропасть между Германией и Польшей, обусловленная Версальским договором, оставалась открытой.
На Западе же мы находились на пути урегулирования отношений, но в политическом и военном смысле оставались на оборонительных позициях.
Что же касается Англии, то летом 1937 года достигли договоренности о начале переговоров в Лондоне под руководством фон Нейрата. В июне 1937 года я отметил, что отношения между Германией и Англией можно улучшить постепенно, шаг за шагом, в ходе конкретного практического сотрудничества, в особенности с помощью многостороннего Западного пакта, в рамках которого двусторонний комитет мог бы решить проблемы спорных земель (колоний). Это могло быть подкреплено гарантией Германии не проводить антианглийскую политику на Дальнем Востоке. К сожалению, визит Нейрата был отменен из-за дурного настроения у Гитлера.
Устав от роли буфера между великими державами после выхода Германии из Локарнского пакта, Бельгия была озабочена тем, как прийти к соглашению об уважении своих прав с Германией и западными державами. В результате переговоров, где, обойдя министерство иностранных дел, главную роль сыграл бельгийский посол, граф Давиньон, обе стороны согласились принять бельгийско-германскую декларацию. Правда, внесенные позже дополнения свели всю работу графа на нет. Но все же это было хорошее начало, и последующие события его не умалили.
Гитлер с пониманием относился к нейтралитету Швейцарии. Принимая меня 10 марта 1937 года перед отъездом в Берн, он сказал, что Бельгия и Швейцария должны оставаться опорами, между которыми мы вскоре построим хорошо укрепленную Германию.
В то время Гитлер неустанно повторял, что он ничего больше не хочет от Франции, возможно, он и сам искренне верил в то, что говорит, сбрасывая со счетов Эльзас и Лотарингию. Таким образом, в 1937 году оказалось просто прийти к соглашению с Францией. Оставались только небольшие разногласия, связанные с испанским вопросом.
Именно он и стал моей специализацией. Хотя заседавший в Лондоне Комитет по невмешательству был учрежден вопреки нашей позиции, нам пришлось участвовать в его работе. Используя его как прикрытие, великие державы стремились оправдать многостороннее вторжение в Испанию и воспрепятствовать распространению правдивых сведений по столь раздражающему общественность вопросу. Комитет стал образцом неискренности и лицемерия, но тем не менее имел свои цели и добился некоторых достижений в сохранении мира.
Участие в подобных дискуссиях в Лондоне воспринималось в Германии как определенное достижение в международных делах. Гитлер и Геринг больше не могли поступать по своему усмотрению, не проводя консультаций с министерством иностранных дел, которое теперь оказалось способным некоторым образом воздействовать на формирование внешнеполитического курса.
Вот что я записал зимой 1936/37 года, обозначив случившееся как генеральную линию, которой нам подобало следовать в области внешней политики: «Целью Германии, равно как и Италии, в первую очередь является отрицание. Мы не хотим советизации Испании. Являясь великой средиземноморской державой, Италия ощущает это даже сильнее, чем мы, поскольку не может не задумываться об увеличении своей территории. Этот факт, вместе с хорошо известной готовностью Италии покидать своих друзей в решительную минуту (намек на 1915 год, когда Италия, выждав, ударила в спину своим бывшим союзникам по Тройственному союзу – Австро-Венгрии и Германии. – Ред.), возлагает на нас обязанность разрешить Италии играть ведущую роль в испанском кризисе, принимая на себя все возможные риски. Риск, связанный с участием в данном мероприятии, оправдывается его великой целью и тем, что вскоре оно может быть поддержано великими державами, которые понимают, что решить проблему можно только военными средствами».
Как и все частные записки времен Гитлера, данная записка была зашифрована таким образом, чтобы не принести вреда в случае, если она попадет не в те руки. Слово «мы» в подобных посланиях часто означало «лично Гитлер».
Мы получили инструкции направиться в лондонский комитет, необходимый для нас, чтобы вести непрерывные консультации с итальянцами. Так и случилось, что я стал почти ежедневно встречаться с итальянским послом Бернардо Аттолико, заручившись его необычайно надежной поддержкой вплоть до начавшейся в 1939 году Второй мировой войны. Бернардо Аттолико оказался одним из немногих, кто проявил стойкость характера, выступая против войны.
Посол происходил из Бари, говорили, что из бедной семьи, и поступил на службу в министерство иностранных дел, заняв пост в секретариате Лиги Наций. Берлин оказался его третьим местом службы в качестве главы миссии. Внешне Аттолико напоминал скорее ученого, вовсе не стремясь соответствовать образу представителя огромной страны. Слегка сутулый, среднего роста, он внимательно смотрел на вас сквозь толстые линзы очков, как будто испытывая трудности в выражении своих чувств. Но за очками скрывались интеллигентные глаза, блиставшие юмором и быстротой мышления. Очевидно, что Аттолико испытывал неприязнь к светскому образу жизни. Как и мой датский приятель Митиус, Аттолико говорил, что дипломатический корпус является «земными отбросами». Явно недостаточное знание нашего языка затрудняло ему общение с германскими кругами.
То, что недоставало Бернардо как послу, с лихвой восполнялось деятельностью синьоры Елены Аттолико, урожденной Пьетромарчи. Красавица классического римского типа, она была представительницей высшего света Ватикана, необычайно набожна и наделена всеми талантами, позволявшими ей играть видную роль в обществе. Она также обладала вспыльчивым характером и была страстно заинтересована в карьере мужа. Елена оказывала огромную помощь Бернардо как переводчик, в частности когда ее муж общался с Гитлером по общественным проблемам. Как и посол, всем сердцем она была предана делу мира.
Сам же Аттолико, чуждый какой-либо театральности и показухе, не питал никаких симпатий по отношению к Муссолини и Чиано (граф Галеаццо Чиано (1903 – 1944) – министр иностранных дел Италии в 1936 – 1943 годах. В 1943 году участвовал в заговоре против Муссолини. Казнен фашистами. – Ред.). Когда летом 1937 года Муссолини посетил сначала немецкие маневры, а затем Берлин, Аттолико чувствовал себя явно не в своей тарелке. Фашистская униформа вовсе не шла ему, а зловещие слова Муссолини в его речи «если у меня есть друг, он обязан идти со мной до конца» вовсе не отвечали образу мысли посла.
Аттолико знал своего дуче лучше, чем я своего фюрера, у него было на десять лет больше, чтобы наблюдать за ним и судить о нем. В итальянской истории уже был свой Кола ди Риенцо (возглавлявший республику в Риме в 1347 и 1354 годах. – Ред.) и другие предупреждающие примеры эпохи Ренессанса. Мне же, кроме Гитлера, довелось увидеть только одного диктатора, Примо ди Риверу, в Мадриде. Я увидел его во дворце герцога Альбы. Он вошел через дверь без всякой помпы, совершенно запросто, приветствовал стоящую рядом девушку, весело взяв ее за обе руки. Он меня сразу же покорил своим врожденным
