четвёртого или пятого удара, а после двадцатого вмешался доктор.
Пришла очередь Грэди, секретаря союза Индустриальных рабочих мира, — и тут разыгралась ужасная сцена. Грэди наблюдал за расправой, сидя в автомобиле; им овладело бешенство отчаяния, и когда сняли наручники, чтобы стащить с него пиджак, он внезапно вывернулся и заработал кулаками, сшибая людей направо и налево. Грэди вырос среди дровосеков и обладал недюжинной силой; не успели присутствующие опомниться, как он метнулся в сторону и юркнул между автомобилями. Человек десять кинулись на Грэди с разных сторон, сбили его с ног, завязалась свалка. Справившись с ним, поволокли; лицо Грэди было в грязи. Толпа заревела, как воют ночью дикие звери: — Связать его! Связать его!
Какой-то мужчина подбежал с веревкой в руках, крича: «Повесить его!»
Церемониймейстер попробовал было протестовать, но рупор живо выбили у него из рук, оттеснили его в сторону, и в следующий миг какой-то субъект уже карабкался на сосну и перекидывал веревку через толстый сук. Грэди заслонила сгрудившаяся орава, но вот из всех глоток вырвался крик — и появился Грэди, — он висел высоко в воздухе с петлей на шее и судорожно дергал ногами. А люди под ним плясали, вокруг сосны, вопили изо всей мочи и размахивали шляпами, а один из них подпрыгнул, уцепился за вздрагивающую ногу Грэди и повис на ней.
Потом, покрывая гвалт, заревел из рупора чей-то голос:
— Спустите-ка его! Я с ним расправлюсь!
Державшие веревку слегка её отпустили, и тело приблизилось к земле, причем ноги ещё продолжали дергаться. Какой-то мужчина, выхватив складной нож, распорол одежду и что-то отрезал от тела. Толпа снова заревела, люди в автомобилях хлопали себя по коленям и гоготали от восторга. Спутники Питера шепнули ему, что это Огден, сын председателя Торговой палаты. И по всему городу на другой день и ещё много недель подряд перешёптывались, подталкивая друг друга локтем, о том, что Боб Огден учинил над телом Шона Грэди, секретаря этих «проклятых бунтарей». И каждый из шептунов был убежден, что благодаря такой расправе навсегда уничтожен красный террор, восторжествовал стопроцентный американизм и обеспечено мирное разрешение конфликта между капиталом и трудом.
Как это ни странно, один из членов союза Индустриальных рабочих мира вполне разделял их мнение. Одна из жертв многому научилась в эту страшную ночь. Когда Том Дагган был снова в состоянии сидеть, — а было это через полтора месяца, — он написал на основании личного опыта статью, опубликованную в одной из газет союза Индустриальных рабочих мира; впоследствии она была издана отдельной брошюрой и прочитана сотнями тысяч рабочих.
Вот что говорил поэт:
«Устав союза Индустриальных рабочих мира начинается с утверждения, что между классом предпринимателей и рабочим классом нет ничего общего. Но в настоящем случае я убедился, что в этом утверждении кроется ошибка. При данных обстоятельствах я обнаружил, что между классом предпринимателей и рабочим классом есть нечто общее, и это общее — не что иное, как черньш, извивающийся змеей бич. Один конец бича находился в руках предпринимателей, а другой конец хлестал по спинам представителей рабочего класса, — и таким образом человечеству была символически явлена раз навсегда правда о взаимоотношениях между классами».
§ 61
На следующее утро Питер, проснувшись, ощутил, как ужасна жизнь и сколько в ней страданий. Он сам не раз требовал наказания красных, но представлял себе эту кару как-то абстрактно, ему казалось, что её можно осуществить одним мановением руки. Он не имел «понятия о том, как происходит расправа, какое это суматошное и кровавое дело. Два с лишним часа слушал он, как свистела плеть, врезаясь в человеческое тело, и каждый раз это был удар по нервам. Питер был пресыщен местью, и в это утро испытывал угрызения совести. Ведь он знал каждого из этих юношей, и лица их неотвязно вставали перед ним. Разве они заслуживали такой кары? Приходилось ли ему слышать, чтобы хоть один из них совершил такое же насилие, какому их подвергли?
Но мучительнее всего был страх. Питер, этот жалкий муравей, видел, что борьба двух гигантов становится всё беспощадней, и сознавал, как рискованно его положение под ногами титанов. Страсти всё разгорались с обеих сторон, и чем яростней вскипала взаимная ненависть, тем больше было шансов, что его разоблачат, и тем ужаснее судьба, ему уготованная. Хорошо было Мак-Гивни уверять Питера, что из агентов Гаффи только четыре человека знают всю правду и что каждый из них нем как могила. Питеру вспомнились слова, как-то брошенные Шоном Грэди, которые надолго отравили ему жизнь и лишили аппетита. «Они подсылают к нам шпиков, — заявил молодой ирландец. — Ну, что ж, рано или поздно мы тоже начнём за ними шпионить!»
И теперь эти слова звучали в ушах Питера, как голос из могилы. А что, если один из красных, посостоятельней прочих, подкупит какого-нибудь субъекта, чтобы тот поступил на службу в бюро Гаффи! А что, если какая-нибудь девушка из красных повторит трюк, проделанный самим Питером, и влюбит в себя одного из агентов Гаффи, — разве это уж такая трудная задача! И этот малый, возможно, не будет выдавать Питера, у него просто может вырваться это имя, как у маленькой Дженни вырвалось имя Джека Иббетса! А когда Маку станет известно, кто подстроил эту провокацию, как расправится он с Питером, выйдя на поруки из тюрьмы? Тут Питер понял, что значит быть на фронте; ему стало ясно, что он не слишком-то выиграл, оставшись в тылу, — вряд ли опаснее было бы в траншеях на передовых позициях. В конце концов ведь это была война, война классов, а на всякой войне шпиона ждёт одно наказание — смерть.
Вдобавок Питер беспокоился о Нелл. Она уже около недели работала на новом месте и до сих пор не дала о себе знать. Нелл запретила Питеру писать, опасаясь, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Ну, что ж, надо набраться терпения, — Эдит Юстас уж, конечно, сумеет постоять за себя. Он ничуть не сомневался в умении Эдит Юстас постоять за себя. Но Питера тревожила мысль о том, что она сейчас разрабатывает ещё одну, инсценировку, его приводила в трепет необузданность её фантазии. В прошлый раз он познакомился с плодами её творчества, получив в руки чемоданчик, начинённый динамитом. Что преподнесет ему на этот раз её творческое воображение, Питер не знал и даже боялся об этом подумать. Ведь Нелл, зарвавшись, может как-нибудь его подвести, — и если его разоблачит Гаффи, будет, пожалуй, так же ужасно, как если бы его вывел на чистую воду Мак!
Питер просмотрел утренний выпуск «Таймса», — там целая страница была посвящена бичеванию красных, и расправа рассматривалась как героически выполненный патриотический долг. Это значительно подбодрило Питера. Он поспешил прочесть передовицу, занимавшую два столбца, — это был сплошной крик ликования! После этой статьи у Питера почти улеглись угрызения совести, а когда он прочёл целый ряд интервью с видными гражданами, от всего сердца одобрявшими поведение «бдительных», ему стало даже стыдно своей слабости, и он порадовался, что никому в ней не признался. Питер изо всех сил старался стать настоящим «делягой», стопроцентным, чистокровным американцем и два раза в день, утром и вечером, прочитывал от доски до доски «Тайме»; газета духовно им руководила, поддерживала его и вдохновляла.
Мак-Гивни приказал Питеру выступить в роли жертвы этой расправы, и у Питера проснулось чувство юмора. Он выстриг в одном местечке на затылке волосы, приложил туда клочок ваты и основательно залепил хирургическим пластырем. Другой кусок пластыря, побольше, он приклеил поперёк лба, а на щёку наклеил ещё две полоски крест-накрест, затем перевязал кисть руки, искусно имитируя вывих. В таком убранстве он появился в «Доме американца», и Мак-Гивни наградил его неподдельным хохотом и тут же стал давать ему инструкции, которые окончательно вернули Питеру бодрость духа. Питер снова должен был вознестись на Олимп!
Человек с крысиным лицом подробно изложил Питеру его задачу. Речь шла об одной даме из высшего общества, — говорили, что её состояние оценивается в несколько миллионов, — которая открыто примыкала к красным и была пацифисткой самого зловредного толка. После ареста молодого Лэкмена она
