– Если представить себе, как давно это было, можно сойти с ума всеми тремя головами разом, – вздохнули Лечуньи. – Неужели этому смертному предстоит встать впереди Белого Дозора?
– Надеюсь, что до этого не дойдет. Если такое случится, то мы и впрямь обречены, – сурово произнес Вышата и заторопился. – Прощайте же.
– Прощай и ты. Ждем новостей, – невесело ответили Лечуньи и уже вдогонку седому кудеснику крикнули: – Поклон от нас Беловодью и Белому Городу!
– Непременно, – не оборачиваясь, пробормотал Вышата, – непременно...
Идя быстрым шагом, опираясь одной рукой на посох, а другой придерживая свою длинную бороду, Вышата смотрел, как приходят в себя Алексей и Виктор. Ратники натаскали в щитах воды из соседнего ручья и окатывали их ледяной влагой. Виктор уже стоял на ногах, притворно вскрикивал, дурашливо приседал и кукарекал, хлопая себя по бокам, изображая ярящегося петуха, готового ринуться в бой. Лёша сидел на земле и счастливо улыбался. Он лишь вздрагивал, когда очередная порция холодной воды смывала с его тела накопившуся во время пути пыль, а вместе с ней и остатки тяжелого недуга. Он с наслаждением вытянул руки перед собой, сжимал и разжимал пальцы, колотил оземь босыми пятками и всё приговаривал: «Могу! Могу ведь!»
– Конечно, можешь, – Вышата подал Лёше руку. – Вставай, Родимир, тебя ждет Беловодье! Ты увидишь стены Белого Города, прекрасней которого нет ничего в твоем мире, ты встретишь новых друзей и подруг. Добро пожаловать в новую жизнь, сынок.
– Спасибо вам. Спасибо за всё, – Алексей поднялся. – А где моя одежда?
– О! Ее сожгли на костре. Одежду больного нужно сжигать, – убедительно молвил Вышата. – Боригнев, дай ему чистую рубаху, штаны, сапоги, словом, всё, что полагается. Негоже самому Родимиру – дорогому гостю, входить в ворота Белого Города в старых обносках. А ты, Богумил, пожертвуй что-нибудь для нашего друга Виктора.
Боригнев достал из заплечного мешка одежду, подал ее Лёше.
– Это мое парадное. У нас есть обычай возвращаться из похода в новом одеянии.
– А как же ты? – Лёша хотел отказаться из вежливости, но Боригнев хитро подмигнул ему:
– Не нужно смущаться. У меня есть запасное платье.
Алексей оделся в белую домотканую славянскую рубаху с вышивкой по вороту, суконные портки, которые заправил в мягкие и легкие сапоги из прочной воловьей кожи. Он остался не подпоясан, и рубаха висела на нем бесформенной хламидой. Все незаметно поглядывали на него, ожидая чего-то, и даже Вышата в нетерпении постукивал подушечками пальцев о свой посох.
– Послушай, Боригнев, дружище, не мог бы ты дать мне меч... – чуть дрожащим от волнения голосом попросил Лёша, внутри опасаясь, что его поднимут на смех эти опытные, закаленные в боях воины.
– Дать тебе, что? – громко спросил Боригнев, так, чтобы все слышали ответ.
– Меч. Оружие. Я мужчина и должен ходить с оружием, – так же громко, в тон Боригневу, и уже без малейших признаков смущения заявил Алексей.
Боригнев молниеносно переглянулся с Вышатой, и тот едва заметно кивнул. Тогда Боригнев подошел к Громобою и негромко что-то ему сказал. Громобой снял с себя перевязь с ножнами, в которых покоился тяжелый, двуручный меч. Рукоять его венчала серебряная голова вепря. Он передал оружие Вышате.
– Подойди ко мне, Родимир, – приказал Вышата.
Лёша, понимая, что наступает в его жизни очень важный момент, чуть не сбившись с шага от волнения, подошел и встал перед волхвом. Тот опустил на его плечо перевязь, перепоясал, вытащил меч из ножен, а ножны пристегнул к поясу.
– Возьми этот меч, Родимир. Владей им, и пусть злоба никогда не проникнет в твое сердце, не наполнит руки, держащие меч, неправедной силой. Обнажай свое оружие лишь против подлинного врага. По воинскому обычаю поцелуй клинок, он теперь твой, – Вышата протянул меч Алексею, и тот с поклоном принял оружие из рук волхва. Меч был увесистым и обладал какой-то своей, внутренней силой. Это был древний и славный клинок, выкованный лучшим оружейником Беловодья и не раз отведавший плоти и крови врага. Громобой порубил им столько яссов, что их головами, наверное, можно было бы утыкать все частоколы в Последнем поселке. Лёша поцеловал холодную сталь, и сила клинка передалась человеку, душа его взыграла. Алексей почувствовал, что в силах рубить направо и налево, без устали, но сдержался и под пристальным взглядом Вышаты вбросил меч в ножны.
– Знаете, мне нравится имя, которое вы мне дали, – улыбаясь, признался Лёша. – Теперь уже нравится, – повторил он, твердо сжимая рукоять меча. – Родимир – это звучит гордо. Разрази меня гром, – добавил он, чем заслужил одобрительные возгласы ратников. Виктор подошел к Лёше, пожал ему руку.
– Вот ведь как бывает в жизни. Теперь и ты, выходит, вояка.
– По-другому здесь не выжить, – сурово ответил Лёша, – в таком месте мужик без оружия неполноценен. После того как меня едва не разорвало на части то трехголовое создание, я это хорошо понял. Возьми и себе что-нибудь. Меч, топор...
– Мне Живосил подарил вот это, сказал, что у него еще есть, – Виктор задрал рубаху: из-за пояса штанов торчала рукоять «люгера», – мне с этим как-то сподручней.
...Ратники залили костер, быстро собрались. Отряд пересек поляну и углубился в лес. До Белого Города оставалась ровно неделя пути.
Глава 12
1
Наняв в качестве проводника якута Эрчима и посулив ему хорошее вознаграждение, отряд Черного Дозора вышел на поиски Врат Перехода в начале октября, в канун первых, серьезных в этих краях, морозов. Ехали на трех упряжках: сытые олени хорошо тянули сани на смазанных жиром полозьях. Снега почти нигде не было видно, лишь местами белели присыпанные кочки. Спустя несколько дней, когда они поднялись вверх по руслу Лены и отошли от стойбища более чем на двести верст, ночью ударил такой мороз, что всем пришлось несладко.
Жили в палатках, которые Эрчим не признавал, возя с собой несколько жердей и целую кипу звериных шкур. Это было его персональное жилище – яранга. Каждый привал он, мурлыча себе под нос какой-то эстрадный мотивчик, явно советского происхождения (кажется, «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним»), разбивал ее быстрей, нежели это делали его более «цивилизованные», но менее приспособленные к экстремальным условиям вечной мерзлоты люди с Большой земли. В своей походной яранге Эрчим проживал один, устраиваясь всякий раз с неизменным, вызывающим зависть путников комфортом. Внутри он налаживал керосиновый обогреватель и мощно храпел, заставляя оленей чутко прядать ушами во время его особенно звучного храпового крещендо. Глядя на удаль и сноровку проводника, все хоть как-то еще держались, подбадривая друг друга, что, дескать, путь долгим не будет, тем более, что с ними Нежuва, а уж она-то лучше всякого компаса знает верный путь.
В ночь, когда столбик термометра рухнул сразу до –35 градусов, проводник Эрчим отколол коварный номер: в предрассветный час, когда стужа была особенно лютой, он, по приметам поняв, что вскоре начнется метель, потихоньку собрал свою ярангу, запряг всех оленей цугом в свои сани, посмотрел на заиндевевшие палатки Дозорных, покрутил пальцем у виска, выкрикнул: «Йох-йох!» и умчался со скоростью не меньшей, чем у андерсеновской Снежной королевы, упряжку которой несли сказочные олени. Инстинкт самосохранения у оленевода возобладал над алчностью и, не получив обещанного вознаграждения, проводник бросил доверившихся ему простаков, оставив им две пары ненужных саней и немного керосину для обогрева. Собственно, осуждать его было бы делом напрасным, ибо в услужение он добровольно не нанимался, оказался в отряде не по своей воле и банально хотел жить, а не замерзнуть, превратившись в корм для медведей.
Стоило ему уехать, как мороз немного утихомирился, и действительно началась метель, да какая! За час-два намело такое количество снега, что зимние палатки, хоть и оборудованные обогревателями, но всё же ненадежные в такой мороз, с набившимися в них полузамерзшими людьми, замело почти по самую маковку. Снег перекрыл сквозняки, палатки превратились в своего рода снежные дома, внутри сделалось намного теплее, и Дозорные, непривычные к подобным условиям, согревшись от тепла обогревателей и дыхания друг друга, уснули еще крепче и проспали до неприличия долго.
