Так шагали они, наверно, около часа, и, наконец, началась настоящая деревня. Подошли к мосту через Ли; спутник Джимми остановился и стал смотреть вниз — на воду, а потом вдаль — куда, извиваясь, уходила река между зелеными шпалерами деревьев, на пастбища и пасущийся скот.
— Здорово, а? — сказал он.— Давайте спустимся вниз.
Они перелезли через забор и прошли немного берегом вдоль излучины, в сторону от дороги, пока она, наконец, не скрылась совсем из виду; выбрали место на отлогом берегу, уселись, отерли пот. Сидели, смотрели на воду. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она отличалась кристальной чистотой,— когда на реке через каждые десять миль стоит город с множеством фабрик, спускающих в нее отходы, подобное чудо не под силу даже природе-целительнице. Но река должна быть уж совсем грязной, чтобы не манить к себе в самый разгар лета, да еще когда пройдешь четыре мили. И кандидат спросил с озорным видом:
— Товарищ Хиггинс, купались вы когда-нибудь в таких вот лужах?
— Еще бы! — сказал Джимми.
— А где?
— Да везде... Я лет десять, до самой женитьбы, много шатался по дорогам.
— В таком случае,— сказал кандидат, продолжая улыбаться,— как насчет того, чтобы?...
— Идет!
Джимми был вне себя от благоговейного восторга: какая невероятная игра случая — настоящая дружба с героем всех его мечтаний! Раньше Джимми представлял себе этого человека неким бесплотным разумом, источником пролетарского вдохновения, каким-то сверхъестественным существом, которое появляется то там, то здесь и с ораторской трибуны потрясает тысячные толпы. И вдруг оказалось, что этот самый человек может весело плескаться в прохладной воде, словно мальчишка, прогулявший школу. Близкое знакомство, как говорит пословица, влечет за собой презрение, но у Джимми, наоборот, это близкое знакомство вызвало беспредельный восторг.
V
Обратно в город шли уже медленнее. Кандидат стал расспрашивать Джимми о его жизни, и Джимми рассказал свою биографию социалиста — не лидера, не «интеллигента», а простого, рядового члена партии. Отец Джимми был рабочий, лишившийся места; он умер еще до того, как Джимми появился на свет; мать умерла три года спустя — Джимми ее совсем не помнит. Не помнит он, и на каком языке говорили у них в доме, ни одного слова не удержалось у него в памяти. Городские власти взяли его под опеку и отдали на воспитание негритянке, у которой и так уже было на руках восемь несчастных, умирающих от голода детей. Кормила она их одной кашей на воде, и даже зимой они спали без одеяла. Трудно, конечно, поверить...
— Я знаю Америку,— заметил кандидат.
Девяти лет Джимми был отдан на хлеба к пильщику. Тот заставлял его работать по шестнадцати часов в сутки, да еще колотил впридачу; Джимми удрал от него и лет десять жил беспризорным в разных городах или бродяжничал по дорогам. Работа^ одно время в гараже, он научился немного обращению с машинами и, когда появился спрос на рабочие руки, получил место на заводе «Эмпайр». Потом он женился и навсегда осел в Лисвилле; с женой своей он встретился в доме терпимости. Она хотела покончить со своей прежней жизнью,— и они решили попытать счастья вместе.
— Я не всем рассказываю об этом,— сказал Джимми.— Не всякий, знаете ли, поймет. Но вы — другое дело.
— Спасибо.— Кандидат положил руку на плечо Джимми.— Ну, а как вы стали социалистом?
Оказалось — очень просто. На заводе работал один парень, который вечно «жевал одну и ту же жвачку». Джимми подтрунивал над ним — жизнь научила его относиться к людям подозрительно: он считал, что рабочий, занимающийся политикой, просто-напросто метит на то, чтобы самому носить белый воротничок и жить за счет других. Но парень не унимался; и вот однажды Джимми несколько месяцев просидел без работы, и семья стала голодать. Времени поразмыслить обо всем было у него достаточно, да и желания тоже. А тут еще этот самый парень зашел к нему со своими газетами. Джимми прочел, и вдруг его осенило: ведь правильно — борьба его товарищей-рабочих и положит конец их бедам.
— Давно это было? — спросил кандидат.
— Три года назад.
— И вы все так же... полны энтузиазма?
— Глубокая серьезность, прозвучавшая в тоне вопроса, изумила Джимми. Конечно, отвечал он, уж такой он человек: что бы там ни случилось, он все равно будет бороться за освобождение рабочих. Сам он, быть может, и не увидит наступления нового дня, но зато дети увидят. А ради детей он готов работать как черт.
Они уже шли по городу. Кандидат взял Джимми за локоть, стиснул его по-дружески.
— Товарищ Хиггинс, позвольте сказать вам, что эта наша маленькая прогулка принесла мне огромнейшую пользу и я вам очень благодарен.
— Мне? — изумился Джимми.
— Да, вам. Вы вселили в меня надежду и мужество — и как раз в такой момент, когда я был близок к отчаянию, понимаете? Приехал я утром и хотел вздремнуть хоть немного в гостинице — я не спал всю ночь. И не мог — от ужаса перед тем, что происходит. Написал с десяток телеграмм и пошел их отправить. И вдруг мне стало страшно вернуться в номер — вернуться и весь день пролежать без сна. Но теперь — теперь мне снова ясно: наше дело пустило глубокие корни в сердце народа.
Джимми так и затрепетал от волнения и смог только произнести:
— Я б хотел, чтобы так было каждое воскресенье.
— Я — тоже,— сказал кандидат.
VI
Они вышли на Мейн-стрит; неподалеку от них, запрудив весь тротуар и часть мостовой, стояла толпа.
— Что там такое? — спросил кандидат.
Джимми объяснил: здесь редакция «Геральда» — верно, какие-нибудь новости.
Кандидат прибавил шагу, и Джимми умолк — он почувствовал, что тяжелое бремя мирового бедствия вновь легло на плечи его великого друга. Они подошли вплотную к толпе. На стене висел бюллетень, но они находились еще слишком далеко, чтобы разобрать написанное.
— Что там такое? Что случилось? — спрашивали они стоявших рядом.
— Немцы собираются вступить в Бельгию. В Германии расстреляли социалистов.
— Что-о-о?—Рука кандидата стиснула плечо Джимми.
— Так написано.
— Боже мой! — Кандидат стал протискиваться сквозь толпу к бюллетеню, Джимми за ним. Бюллетень — несколько написанных на машинке слов — лаконично сообщал о том, что свыше ста виднейших германских социалистов казнены за попытку помешать мобилизации. Джимми и кандидат стояли, бессмысленно уставившись на бумагу, пока их не оттеснили. Выбравшись из толпы, они снова остановились: кандидат смотрел куда-то в пространство, а Джимми — на кандидата; и оба молчали.
Известие потрясло их
— Во всяком случае они сделали все, что могли,— сказал он тихо.
— Они герои! Они сделали навеки священным само слово «социалист»! — вдруг начал кандидат и пошел
