— В лагерь? — переспросил Джимми.— А я хочу во Францию!
Сержант улыбнулся:
— Но как же мы пошлем вас туда, не проверив?
— Да, конечно,— отозвался Джимми, охваченный сомнением. Он боялся ловушки: запишут механиком, а погонят, чего доброго, воевать!
— Если вы действительно специалист своего дела, можете не беспокоиться: вас непременно пошлют во Францию. Нам люди нужны срочно, зря вас не задержим.
— Тут еще такая штука,— сказал Джимми,— может, вы меня и не возьмете, когда узнаете, кто я. Ведь я социалист.
— А я думал — механик,— возразил сержант.
— Я и то и другое. Я участвовал в стачке на заводе «Эмпайр» года два назад и попал в черный список. На большие заводы меня теперь не берут.
Сержант усмехнулся:
— Значит, из такого города наверняка уехать не жалко.
— Но вам-то годится такой человек? — не унимался Джимми.
— Нам годится каждый, кто понимает толк в машинах и будет вкалывать как дьявол ради победы над немцами. Если ты такой человек, то нам дела нет до твоей религии. У нас уже набрана партия, сегодня всех вас вместе и отправим.
— Фу ты! — вырвалось у Джимми. Он ожидал, что у него будет время разузнать обо всем подробно и поразмыслить, что он успеет повидать друзей и попрощаться с ними. Но сержант хранил строго деловой вид. Он был абсолютно, непоколебимо убежден, что всякий, кто ест честный хлеб, только и жаждет бить гуннов. Джимми, сам проявивший сначала такую спешку, не мог уже идти на попятный: «Да вот не знаю, не решил еще...» И тут-то капкан захлопнулся — чудовище по имени Милитаризм уловило Джимми Хиггинса в свои сети.
IV
— Садитесь! — приказал сержант испуганному социалисту, и тот присел на стул у письменного стола.
— Имя и фамилия?
— Джеймс Хиггинс.
— Ваш адрес?
— Временно живу у приятеля.
Адрес этого приятеля? Последнее место работы? Что там делал? Рекомендации? Джимми не мог сдержать усмешки, подумав, какое впечатление должна произвести ка этого солдафона его биография, Последний раз выгнан с занесением в черный список с автомобильного завода в Айронтоне; выгнан с занесением в черный список с завода «Эмпайр»; здесь, в Лисвилле, сидел в тюрьме за агитацию на летучих городских митингах; был арестован по делу Кюмме и Генриха фон Гольца по подозрению в соучастии. Сержант, до сих пор бесстрастно записывавший все факты, при упоминании о взрыве вопросительно поднял голову.
— Только я к этому не имел ни малейшего отношения! — поспешил заверить его Джимми.
— Это еще надо доказать!
— Я уже доказал.
— Кому?
— Мистеру Хэрроду, местному представителю министерства юстиции.
Сержант снял телефонную трубку и вызвал коммутатор здания почтамта. Джимми мог слышать только половину беседы. Не будет ли мистер Хэррод любезен заглянуть в дело Джеймса Хиггинса, который ходатайствует о принятии его на работу по технической части в моторизованных войсках? Последовала пауза. Джимми не слышал, что отвечал мистер Хэррод, и сильно волновался. Впрочем, все оказалось в порядке. Сержант повесил трубку и успокоительно сообщил:
— Он говорит: «Балда. Поздравьте его, говорит, что наконец-то поумнел!»
Джимми пришлось удовольствоваться этим сомнительным комплиментом, и он начал отвечать на вопросы, касающиеся его специальности. А кто-нибудь на заводе «Эмпайр» мог бы это подтвердить? Сержант собрался было позвонить туда, но передумал: если человек работал на машиностроительном и в мастерской велосипедов, то он в армии без дела сидеть не будет! Каждый сейчас пригодится, когда такая нехватка рабочих рук!
— Какой у вас рост? Вес не имеет значения,—добавил сержант,— там подкормят!
Врачебная комиссия находилась в верхнем этаже. Джимми велели снять куртку и рубаху, ему измерили грудь, выслушали сердце и легкие, сосчитали зубы, заглянули в нос и проделали еще десятка два разных манипуляций. Конечно, кое-что у него было и не совсем в порядке, но не настолько уж, чтобы забраковать человека. Врач записал на листе бумаги какие-то цифры и под ними черкнул свою фамилию, после чего Джимми в сопровождения солдата вернулся вниз.
И вот уже перед ним на столе вербовочный бланк, а в руке перо, обмакнутое в чернила. Его не сочли нужным спросить: «Продумал ли ты этот шаг? Ведь назад не будет пути!» Зачем? Сержант-вербовщик не допускал даже мысли, что Джимми мог явиться с несерьезными намерениями. Он сидел, строго и повелительно глядя на свою жертву, всем своим видом как бы говоря: «Даром, что ли, я тратил время на все эти вопросы и записывание ответов, на взвешивание, обмеривание и прочее и прочее?» Если бы Джимми сейчас не захотел подписать эту бумагу, ох, какая лава ругани низверглась бы на него!
Поэтому он даже не стал ее читать, а просто вывел внизу свою подпись.
— Ну, так,— сказал сержант,— поезд уходит сегодня в девять семнадцать вечера. Я буду на вокзале и вручу вам билет. Явка обязательна. Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!
Последние слова были сказаны уже совсем другим тоном. У Джимми дрогнуло сердце, и он вышел на улицу с ощущением сосущей боли под ложечкой.
V
Джимми поспешил сообщить свою новость товарищу Станкевичу. Тот восторженно обнял его и закричал: «Значит, встретимся во Франции!» От Станкевича Джимми пошел к Эмилю, который обрадовался не меньше, услышав о его решении. Джимми ужасно захотелось найти товарища Шнейдера и рассказать ему тоже. Он вдруг почувствовал странную враждебность к Шнейдеру. Хорошо бы выложить ему все начистоту, крикнуть: «Очухайся, болван, выкинь из головы идиотские бредни, все равно твой кайзер не победит!»
Вспомнил Джимми и о других, но идти к ним не собирался. Например, товарищ Мэри Аллен — нет, пусть лучше она узнает об этом, когда он станет недосягаем для ее острого язычка! Подумал Джимми и об Эвелин. Быть может, он больше никогда с ней не встретится, а если и встретится, то, пожалуй, она не захочет с ним разговаривать! Но Джимми отогнал грустную мысль. Он идет на войну, теперь и печали и радости любви — все по боку!
Он отправился ужинать к Мейснерам и сообщил им свою новость. Он ожидал услышать протесты, возражения и удивился, когда ничего этого не последовало. То ли на Мейснера произвели впечатление рассказы Станкевича,
то ли он боялся теперь откровенничать, как боялся Джимми, встретив Эмиля Форстера.
Джимми намеревался доверить Мейснерам одно важное дело: хранение дневника Неистового Билла. До сих пор он возил его всюду с собой, но теперь понимал, что едва ли это подходящая литература, когда едешь на военном корабле.
