Из глаз ее брызнули слезы, и она вдруг воскликнула:
— Увезите меня отсюда! Увезите меня, дайте мне попытать счастья! Я ни о чем вас не попрошу, никогда не стану вам поперек дороги, буду на вас работать — стряпать, стирать, все для вас делать, рук не пожалею! Или — поступлю куда-нибудь и на себя заработаю. И, клянусь, если вам надоест со мной и вы захотите уйти от меня, я никогда вас не попрекну ни единым словом!
Мэри не старалась сознательно разжалобить Хала. Она сидела, честно и прямо глядя на него сквозь слезы, и от этого ему еще труднее было ответить ей.
Да и что ответить? Его опять охватило опасное желание крепко обнять девушку и сказать ей несколько ласковых слов. Когда он, наконец, заговорил, ему пришлось взять себя в руки, чтобы его голос звучал спокойно:
— Мэри, я бы сказал «да», если бы верил, что это не приведет к беде.
— Не приведет! Никогда! Джо, вы сможете бросить меня, когда захотите! Честное слово!
— Нет такой женщины на свете, которая была бы счастлива на этих условиях. Женщина хочет иметь мужа, чтобы он был только с ней, с ней всегда! И она только обманывает себя, если ей кажется, что может быть по-иному. Вы сейчас чересчур взвинченны; волнения последних дней толкают вас на безумный шаг.
— Нет! — воскликнула она. — Я думаю об этом не только последние дни, а уже несколько недель!
— Возможно и думали, но вы не заговорили бы со мной, если б не весь этот ужас. — Он помолчал, стараясь вернуть себе самообладание. — Так не годится, Мэри. Хоть я еще не стар, но мне уже пришлось повидать не раз такие отношения… Мой родной брат испробовал это однажды и погубил себя навеки.
— Вы не хотите мне верить, Джо!
— Совсем не то. Я говорю о другом — он загубил свою собственную душу, превратился в эгоиста: взял все и не дал ничего. Он гораздо старше меня, так что я понаблюдал, как это отразилось на нем. Он холодный, ни во что не верит, даже себе не верит. Когда с ним говоришь, что надо бороться за лучшую жизнь на земле, он называет тебя дураком.
Но Мэри стояла на своем:
— Для вас это просто еще один повод бояться меня! Вы боитесь, что вам придется жениться на мне.
— Но, Мэри, ведь у меня же есть невеста! Я действительно люблю ее, и мы обручены. Что я могу теперь сделать?
— А я вот не верила и не верю, что вы ее любите, — сказала она шепотом и, поспешно опустив глаза, стала нервно перебирать складки своего выцветшего платья, которое теперь было все в саже и жирных пятнах, вероятно в результате недавнего кормления малышей Замбони. Несколько раз Халу казалось, что она вот-вот заговорит, но она лишь крепче сжимала губы. Он смотрел на нее, и сердце его трепетало от жалости.
Когда Мэри, наконец, заговорила, все так же тихо, как и раньше, Хал уловил в ее тоне нотки смирения, каких прежде никогда у нее не замечал.
— После такого признания, Джо, вы, наверное, никогда не захотите со мной разговаривать?
— О Мэри, — воскликнул он, схватив ее за руку, — не говорите, что я сделал вас еще более несчастной! Я так хочу вам помочь! Разрешите мне быть вашим другом — настоящим верным другом! Только разрешите, и я помогу вам вырваться из этой тюрьмы! У вас будет возможность повидать кое-что, вы найдете свое счастье. Весь мир покажется вам другим, и вы будете смеяться, вспоминая, что вы когда-то хотели меня!
32
Они пошли опять к шахте. Со времени катастрофы прошло уже двое суток, а вентилятор все еще не был пущен, и не похоже было, что его даже собираются пускать. Женская истерия нарастала, народ был возбужден до предела. Джефф Коттон вызвал себе на помощь целый отряд для охраны порядка. Они обнесли шахту и все подступы к ней колючей проволокой, а сами расхаживали за этой изгородью — суровые неприступные граждане с полицейскими дубинками и явно оттопыренными от револьверов задними карманами.
За время томительного ожидания Хал разговаривал с членами своей группы. Они рассказали, что произошло, пока он сидел в тюрьме, и это напомнило ему о том, что уже было вытеснено катастрофой из его памяти. Бедный старик Эдстром остался в Педро и, вероятно, сильно нуждается в деньгах. В тот же вечер Хал отправился к дому старого шведа, залез в окно и выкопал зарытые им деньги. Там было пять ассигнаций по пять долларов. Хал положил их в конверт, адресовал: «Джону Эстрому, до востребования, город Педро», — и попросил Мэри Берк пойти на почту и отправить это заказным.
Проходил час за часом, а все еще не было никаких признаков, что шахту скоро откроют. Шахтеры и их жены сходились на тайные сборища обсудить действия администрации; естественно, что друзья Хала, поднявшие несколько дней назад движение за контролера, возглавили и эти собрания. Они принадлежали к самой культурной шахтерской прослойке и глубже, чем остальные, вникали в смысл событий. Они думали не только о тех, кто был сегодня замурован под землей, но и о тысячах других, кого постигнет та же участь в будущем. Хала особенно занимали эти мысли, он все размышлял, как бы добиться каких-нибудь конкретных результатов, прежде чем покинуть Северную Долину. А в том, что покинуть ее придется, он не сомневался — Джефф Коттон ни в коем случае не забудет его и приведет в исполнение свою угрозу.
Пришли газеты с описаниями катастрофы, и Хал с друзьями прочел их. Из всего явствовало, что угольная компания прилагает немалые усилия, чтобы осветить события так, как выгодно ей. В этом штате общественное мнение относилось с известной настороженностью к катастрофам на шахтах. Смертность от несчастных случаев неуклонно росла. Согласно отчету горного инженера штата, в один год на 1 тысячу шахтеров приходилось 6 несчастных случаев, на следующий год — 8,5, а еще через год — 21,5. Когда единовременно гибнут пятьдесят или сто человек и катастрофы следуют одна за другой, даже самое бессердечное общество поневоле начинает интересоваться причинами. Вот почему на этот раз «Всеобщая Топливная компания» старалась приуменьшить число жертв и привести всевозможные оправдания: катастрофа произошла не по вине Компании, стены шахты регулярно опрыскивались водой и сланцевой пылью; вернее всего, причиной взрыва явилось небрежное обращение шахтеров с порохом.
Вечером в домике Джека Дэйвида разгорелся спор о том, сколько людей замуровано в шахте. Администрация называла цифру сорок, но Минетти, Олсен и Дэйвид единодушно заявили, что это чепуха. Всякий, кто был в эти дни в поселке и потолкался среди людей, мог убедиться, что пропавших без вести — вдвое, если не втрое больше, Это был заведомый обман, потому что администрация прекрасно знала по табелю фамилии всех находившихся в шахте. Но, как правило, это были славянские фамилии, непривычные для американского уха, и их носители вряд ли имели друзей, которые смогли бы рассказать про них; а если бы даже и смогли, то во всяком случае не на языке, понятном редактору американской газеты.
Все это вошло в систему, заявил Джек Дэйвид, и делается ради того, чтобы Компания могла безнаказанно убивать людей, не теряя ни денег, ни престижа. Халу пришло в голову, что было бы важно разоблачить эти ложные данные, — пожалуй, не менее важно, чем спасти людей, погребенных в шахте. Конечно, любой человек, выступивший с таким разоблачением, обрекает себя на включение в черные списки, но Хал считал себя все равно уже отпетым.
— Куда ты сунешься со своим разоблачением? — поинтересовался Том Олсен.
— Разошлю его газетам, — ответил Хал.
— Но какие газеты его напечатают?
— В Педро две конкурирующие газеты, так?
— Одна принадлежит Альфу Реймонду — шерифу-императору, а другая — Ваглемену, юристу «Всеобщей Топливной компании». В которую из них ты обратишься?
— Что же, есть газеты и в других городах, скажем Уэстерн-Сити. Сюда сейчас понаехало много репортеров, вдруг кто-нибудь из них возьмет мой материал?
