часто случается у русских, появилась какая-то женщина и начала перевязывать раненых, не обращая внимания на то, что они пленные. Я на секунду остановил взгляд на этой картине. Один русский был ранен в обе глазницы, и его голова представляла собой большой окровавленный обрубок. Он стонал оттого, что раны его замерзали. Другие ухмылялись. То там, то здесь я замечал улыбки. Они жадно глотали суп, от которого на сильном морозе шел такой же пар, как и от открытых ран живых и мертвых.
ЧЕРНУШИНО
Из симпатичной сельской Карловки мою дивизию перебросили на восток в уродливый город Артемовск, в промышленный район. Именно здесь совершил свой прорыв 8-й кавалерийский корпус русских, и его надо было остановить и уничтожить. Для выполнения этой задачи меня наделил большими полномочиями командующий 1-й танковой армией, с которым я был к тому времени хорошо знаком.
Штаб дивизии переместился в промышленный район Дебальцево, где я устроился в небольшом чистом домике рабочего. В течение дня я находился обычно на передовой вместе с ведущими бои войсками, а по вечерам возвращался на эту квартиру. Нам постоянно мешали условия местности. Каждый день я пытался замкнуть кольцо вокруг русского кавалерийского корпуса. Если бы нам удалось его разбить, то противнику пришлось бы отступать на юго-восток, однако глубокий снег не давал хоть чуть-чуть продвинуться в этом направлении. Главные силы противника, предположительно, находились в деревнях Городище и Чернушино. Дорога на Ворошиловск, проходившая севернее этих населенных пунктов, была в руках противника, поэтому мы не имели связи со стоящими там немецкими частями. Сначала надо было отвоевать эту дорогу, а потом я намеревался повернуть с нее на юг.
Во время охватывающего удара я сам сопровождал 63-й гренадерский полк, организованный теперь как усиленный батальон. С трудом пробирались мы по глубокому снегу, постоянно наносимому ветром, и двигались на юг от основной магистрали, имея целью так называемый профилакторий.
Еще далеко от него наш передовой отряд попал под обстрел. Пришлось устраивать в глубоких сугробах перевязочный пункт. Развертываться для боя становилось все труднее и труднее. Профилакторий захватили в три часа дня. Наши потери составили 24 человека убитыми и 121 ранеными. Главный перевязочный пункт в Дебальцеве работал с полной нагрузкой.
16 февраля у меня был выбор: попытаться окружить противника широким маневром или более коротким, через Чернушино. Поскольку 6-я танковая дивизия наступала с востока на Городище, я постарался создать центр давления чуть западнее Чернушина и снова выехал на фронт.
По глубокому снегу часть рот 63-го полка была направлена так далеко к югу от профилактория, что они смогли свернуть на трассу Чернушино-Городище. Эти боевые группы испытывали серьезные трудности с грузовиками и доставкой средств материально-технического обеспечения. На их левом фланге противник удерживал в своих руках совхоз «Деметченко». Я приказал одной роте атаковать его и сам отправился с ней. Мы были остановлены перед этим совхозом, расположенным на господствующей высоте.
17 февраля я выехал вместе с мотоциклетным стрелковым батальоном, чтобы лично наблюдать за его атакой в Чернушине. Там шел жестокий бой за каждый дом. Деревня занимала большую площадь, и противник, как обычно, разместил на всех возвышенностях мощную противотанковую оборону. Вместе с атакующей ротой я медленно продвигался вперед от одного пролома в стене к другому. Огонь нашей артиллерии, управляемый по радио, давал превосходные результаты, постоянно вынуждая противника залечь в следующем ряду домов. По обе стороны дороги нас сопровождали противотанковые орудия и танки, обеспечивая нам свободные фланги. В одном месте я с трудом протиснулся сквозь узкий пролом в стене, а помог мне в этом солдатский сапог сзади. После я услышал удивленный возглас: «Боже праведный, да это же генерал!»
Так как Чернушино еще не было занято ни стрелками-мотоциклистами, ни 63-м полком, на следующий день я предпринял попытку продолжить охватывающий маневр на Городище. Мне хотелось, чтобы танки вынудили противника перенести направление его отступления на восток.
Затем я поспешил в 40-й гренадерский полк и обнаружил, что между двумя поселками он наткнулся на оборону противника в глубоком снегу и ему пришлось остановиться. Поэтому я решил отправиться во вновь прибывший батальон, действующий вместе с боевой группой восточнее. Когда я прибыл туда, этот батальон как раз входил в Городище с севера, а первые танки 6-й танковой дивизии в это же время входили с востока. Сам населенный пункт с большой деревянной церковью посередине живописно раскинулся на крутом склоне долины. Он был абсолютно пуст!
8-й танковый корпус русских под натиском с запада и севера отступил в юго-восточном направлении. Утром мы вошли в Чернушино почти без боя и продолжили зачистку окружающей местности. В тот день потери наши были небольшими, но, вопреки моим ожиданиям, мы не захватили ни трофеев, ни пленных. Я был разочарован и даже огорчен.
Когда командующий собрался приехать ко мне на командный пункт, у меня было предчувствие, что он захочет выяснить, почему не удалось уничтожить русский корпус. Но мои опасения оказались напрасными. Командующий отметил заслуги и выдержку нашей дивизии, а он был авторитетом по части боевого духа.
В Чернушине я осмотрел наши трофеи. Это были немецкие грузовики, опять-таки с эмблемой в виде скачущей лошади, из 24-й танковой дивизии – соединения, разбитого в Сталинграде и некогда бывшего военным домом для меня и моего сына.
ОТ ОТСТУПЛЕНИЯ К ПРЕСЛЕДОВАНИЮ
17-я танковая дивизия держала небольшую изолированную часть фронта протяженностью 1200 километров, и фронт этот уже начал разваливаться вследствие боев за прорыв из окруженного Сталинграда. После 19 февраля дивизия отходила в западном направлении, не вступая в контакт с противником, и 23 февраля достигла района Петропавловки, где был создан плацдарм, обращенный на север.
Положение нашей дивизии по отношению к другим частям оставалось неясным. Она совершала марш без каких-либо контактов с соседними группами и поддерживала связь по радио только с 48-м танковым корпусом, которому она теперь была подчинена. Мы знали лишь то, что русские продолжают свой натиск на Днепропетровск, угрожая тем самым с севера нашим путям отступления.
В тот вечер, когда наша дивизия входила в Петропавловку, – очень осторожно, потому что пришли сообщения, что она занята противником, – она казалась вымершей, ее жители либо бежали, либо прятались в подвалах. В этой неестественной тишине каждый дом представлял собой потенциальный очаг сопротивления. В донесениях из оставшихся частей 24-й танковой дивизии, ранее продвинувшихся на запад, говорилось, что уже 11 февраля противник подошел к железнодорожной линии Харьков – Днепропетровск и перерезал ее. 15 февраля разведка противника добралась до нашего плацдарма северо- восточнее этого населенного пункта, но была отбита. Вскоре мы узнали, что противник продолжает также наступать в юго-западном направлении на Васильковку.
В ночь на 23 февраля моя дивизия получила приказ двигаться на северо-запад к Верхней Самаре, которая, как сообщалось, была в руках противника. Одновременно надо было удерживать плацдарм. Я сформировал передовой отряд в составе 17-го мотоциклетного стрелкового батальона, танковой роты (остатки танкового полка), одной батареи противотанкового дивизиона и легкой батареи. Остальная часть дивизии должна была действовать в качестве второго эшелона, занять весь плацдарм и быть готовой к внезапному преследованию противника, как только будет получен приказ.
Оказалось, что русские отступают на северо-восток. В 9 часов утра наш передовой отряд занял Верхнюю Самару, застигнув противника врасплох. Среди пленных были офицеры 3-го танкового корпуса русских и танковой бригады, которые сосредоточились в районе Доброволья.
В этот населенный пункт передовой отряд ворвался в 13.00. Одновременно противник использовал свои танки, подошедшие с юго-востока, для того чтобы атаковать Верхнюю Самару с тыла. Когда в 14.00 я подъехал к Доброволью, в него, с тыла и правее меня, вошла еще одна разведывательная бронемашина. Было в ней что-то странное. После того как она была подбита нашим противотанковым орудием, я понял, что машина русская. Они явно хотели продолжить свою атаку с тыла.
Бой длился час. Противник, начав атаку с расстояния в один километр силами не больше одного батальона, захватывал территорию, а у меня была всего лишь одна легкая батарея, чтобы отбить его. Противника это не смущало, и он подходил все ближе и ближе. Когда они собрались атаковать батарею, с тыла, прямо из ремонтных мастерских, подошли четыре наших танка. Я приказал им ударить по флангу
