— Да, останется.
— Ну и прекрасно. Этого хватит на всех.
— Тебе и Бьюти придется подождать немного, пока я смогу вернуть свой долг.
— Относительно меня можешь считать, что я просто вернул тебе часть того, что ты на меня истратил. А Бьюти пусть привыкает носить прошлогодние туалеты. Забудь обо всем этом, Робби, и займись игрой в гольф, пока погода еще не испортилась. — Он говорил таким же бодрым тоном, как журналисты из «Нью-Йорк таймс» или «Нью-Йорк геральд трибюн»; но внутренне он содрогался: господи боже мой, а вдруг они все-таки поднимутся!
Ирма переживала то же самое: дядя Хорэс чуть не на коленях вымаливал отсрочку в три дня — нет, даже в два с половиной, если считать до субботы вечером, а не до воскресенья, — чтобы спасти свои деньги. Не может быть сомнений, курсы опять поднимутся; все авторитеты это утверждают и продавать сейчас — это самоубийство, это просто преступление. Глава Вандрингэмовского клана сидел перед племянницей, и слезы текли по его обвисшим щекам. За последние несколько дней он потерял не меньше десяти, а то и двадцати фунтов в весе; так как все время бегал, потел, суетился, забывал поесть, а иногда даже выпить. — Ирма, ради бога! — Он проклинал Джозефа Барнса, который осмелился неправильно толковать приказ Ирмы и не дал ему достаточно денег, чтобы продержаться два с половиной дня — только два с половиной дня, необходимых для ликвидации.
Ланни старался не вмешиваться в борьбу; но когда Ирма спросила его мнение, он сказал: — Это игра в орлянку. Если положение улучшится и дядя Хорэс заработает на этом, все останется по прежнему; он начнет уверять, что был прав, а ты не права, будет опять действовать за свой страх и риск и опять закутается, и при первом же очередном крахе у тебя с ним опять произойдут такие же сцены.
— Во всяком случае, я его честно предупредила.
— Нет, он убедится в том, что ты недостаточно тверда в своих решениях.
Вопреки его советам, Ирма все же уступила.
Настоять на своем ей и в самом деле было трудно; она была молода, не знала жизни, а мать требовала, чтобы она спасла честь и кредитоспособность знатного рода, кровь которого текла в ее жилах. Может быть, Ирма поступила бы иначе, если бы Ланни сказал: «Я уверен». Но как мог Ланни сказать это? Если бы он так сказал, а вышло бы иначе, что сталось бы с его супружеским авторитетом? Вот и получается, что тебя все-таки втягивают в биржевые дела, хотя бы ты и не желал иметь с ними ничего общего. С тем же успехом рыба могла бы сказать, что не желает иметь ничего общего с океаном, в котором живет.
С каждым часом эта истина становилась для Ланни все очевиднее. Когда он в полдень вернулся с «разведки» домой, он застал всех в большом волнении. Чек, выданный Ирмой дяде Хорэсу, остался неоплаченным: Ирме позвонили из банка и сказали, что на ее счету ничего нет. Но ведь она выписала чек сейчас же после того, как Слеммер сказал ей, что у нее на текущем счету семьдесят пять тысяч долларов? Мистер Слеммер, видимо, ошибся, заявил семнадцатый вице-президент Седьмого национального банка; в тот день, которым датирован чек, всего лишь около ста долларов оставалось на счету Ирмы Барнс, — в делах Ирма сохраняла свою девичью фамилию, как более импонирующую. Ирме пришлось позвонить дяде Джозефу и попросить его продать какие-нибудь акции и внести деньги на ее имя в банк, после чего начались поиски Слеммера. Из гостиницы, в которой он останавливался, когда бывал в городе, он выехал, в Шор-Эйкрс он не показывался, и вообще никто его не видел. Скоро дело приняло скандальный характер: известили полицию, окружная прокуратура прислала своего агента, в отеле появились репортеры и фотографы.
Оказалось, что «самый добросовестный и деловитый управляющий на свете» тоже играл на бирже и, попросту выражаясь, остался без штанов. Пытаясь выкрутиться, он взял с текущего счета деньги Ирмы, а когда она позвонила ему, понял, что все пропало, и скрылся. Может быть, он привязал себе камень на шею и бросился с мола в пучину. Это был бы самый деликатный образ действий. Но не все проявляли подобную деликатность. Одни стрелялись в номере гостиницы, что являлось для нее плохой рекламой, другие выпрыгивали из окон, чем досаждали прохожим и пачкали тротуар.
А может быть, Слеммер сел в поезд и укатил в Мексику или Канаду? Этого никто не узнает. Он оставил жену и двоих детей, но жена о нем ничего не знала, а если и знала, то держала в тайне. Вот они все трое стоят и рыдают — и как прикажете с ними распорядиться — выгнать их на улицу, когда уже осень на дворе?
Это была одна из тысячи подобных же историй. А когда занимаешь видное положение, как Барнсы, невольно приходится их слышать немало. Являлись ваши друзья и ломали руки и терзали вам сердце, — иной раз у них, и правда, не было денег даже на обед. Приходилось давать им чеки на небольшие суммы, чтобы они могли как-нибудь перебиться. Но будь вы даже богаты, как сам Крез, все равно можно было сказать наперед, что просьбы превзойдут ваши ресурсы. Нью-Йорк стал местом пыток, тяжело было видеть лица людей на улицах. Все пострадали, и богатые и бедные, и будут страдать еще долгое время. Счастливчик — кто мог купить билеты на пароход и пуститься в дальний путь к берегам теплого Средиземного моря! Счастливчик — кто мог позволить себе иметь ребенка и не становиться на путь аборта — путь, который для столь многих в те дни, да и не только в те дни, был уже проторенной дорожкой!
Гроза кончилась, и все говорили: — Погодите продавать, цены непременно поднимутся. — В пятницу весь день наблюдались благоприятные симптомы; на бирже, как выражались газеты, чувствовалась «мощная поддержка», и имена крупных банкиров приводились в доказательство того, что прочные бумаги снова прочны по прежнему. Но Робби Бэдд умел держать свое слово: он обещал, что выйдет из игры, и вышел; во второй половине дня он известил сына, что у него не осталось ни одной акции, которая не была бы полностью оплачена; многие бумаги он, правда, заложил в ньюкаслском Первом национальном банке, в том числе и бумаги, принадлежавшие Ланни. Единственная опасность заключалась теперь в том, что банк мог потребовать дополнительного обеспечения выданной ссуды. Ланни сказал: — Продай лучше часть бумаг, Робби. Продай по курсу и расплатись с банком. Разделайся со всякой задолженностью. — Робби снова спросил: — Ты, действительно, этого хочешь, сынок? — И ответ гласил: — Именно этого.
Ланни не хотел уезжать из Нью-Йорка, не повидав его знаменитого художественного музея. Золтан уверял, что это «старый темный сарай», но там было несколько новых вещей, а Ланни и прежних не видел вот уже одиннадцать лет. Золтан не мог сопровождать его, так как ему надо было наблюдать за упаковкой картин — он отправлял их тем же пароходом в Марсель. Ирма не могла итти в музей, — она заказала несколько новых платьев, и нужно было их примерить. Ланни отправился один и провел целое утро, наслаждаясь созерцанием египетских мумий, греческой скульптуры и ранней американской живописи.
Так как он обещал Ирме вернуться к завтраку, то сел в автобус, который шел по Пятой авеню. Проезжая мимо одного из больших отелей, где в первом этаже была маклерская контора, он увидел перед конторой толпу. Он подумал: «Что, опять?» По природе Ланни был оптимист, но для сохранения своей репутации среди членов целых трех семейств ему приходилось быть на стороне понижателей. С другой стороны, если курсы снова полетели вниз, то это дело серьезное, так как именно в этот день дядя Джозеф рассчитывал ликвидировать свои бумаги.
Ланни не в состоянии был ждать, пока доедет до «Ритци-Вальдорф». Он соскочил с автобуса и присоединился к толпе. Одного взгляда на лица было достаточно — он сразу понял, что опять начинается паника-В задних рядах люди взволнованно кричали, что сегодня дело обстоит еще хуже, чем в четверг; курсы все время падают, и бюллетень снова отстает от биржи.
Ланни взял такси и поспешил в гостиницу, где застал Фанни и ее брата; слезы струились по лицу дяди Хорэса, руки у него тряслись, словно его разбил паралич. — Ирма, ради бога, я теряю все до последнего гроша.
— Я дала вам возможность выпутаться, — сказала молодая женщина. — Я просила вас покончить с этим делом. Папа Бэдд так и сделал, и теперь он спасен, но вы ни за что не хотели бросить игру, вы, мол, знаете биржу, как свои пять пальцев, — что я могла поделать с вами!
— Но, Ирма, мне бы продержаться только сегодня.
— Да, знаю, знаю: сегодня, а потом завтра, и еще один денек, и еще. Но я не намерена больше продавать свои бумаги по паническим ценам.
— Тебе не нужно продавать, Ирма, только внести маклеру.
