— Но я не хочу обманывать ее и папу!
— Если ты скажешь, она будет мучиться и замучит тебя. А если вы расстанетесь с Ганси просто друзьями, она будет надеяться, что ты забудешь его, и ты можешь спокойно кончать школу.
— Но мы с Ганси будем переписываться!
— Пишите обыкновенные дружеские письма: «Все здоровы, надеюсь, скоро увидимся». Пиши ему о новостях и показывай матери его письма. Подписывайся «искренно ваша» — и достаточно.
— А ты уверен, что для Ганси этого будет достаточно?
— Он будет чувствовать себя на седьмом небе, пока великий день не настанет.
— А тогда что, Ланни?
— Подожди, пока тебе минет восемнадцать. И если ты не передумаешь, скажешь матери, что ты выходишь: замуж.
— А как она к этому отнесется?
— Думаю, что весьма сурово; надо быть готовой к худшему. Но ты не уступай. Твоя судьба — это твое дело и касается тебя больше чем кого бы то ни было.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рассудку вопреки
Новое английское правительство ториев отвергло Женевский протокол, стремившийся водворить мир в Европе путем бойкота стран-агрессоров. Англичане приводили разные доводы, главным образом ссылаясь на то, что Соединенные Штаты отказались поддержать эту программу. Если агрессор будет иметь возможность приобретать все, что ему понадобится у одной из великих держав, — это значит, что остальные государства без всякой надобности лишат своих дельцов участия в законной прибыли. Лондонские сообщения вызвали в Штатах оживленные дебаты; сторонники Вильсона, а их было не мало, настаивали на том, что их страна таким образом предает надежды всего человечества. Разбитый параличом защитник «интернационализма» уже больше года покоился в могиле, но его идеи продолжали жить, а Ланни слушал и, как всегда, не знал, на чью сторону стать.
По одному из своих бесчисленных дел Робби приехал на Ривьеру. Он был верным рыцарем изоляционизма и скакал в первых рядах со знаменем на копье. Робби заявил, что как Англии, так и Франции не удается итти в ногу с историей, они отстают и скоро потеряют всякое влияние. Они держатся в промышленности за отжившие методы и не желают модернизировать свои предприятия. Америка же, напротив, постоянно обновляет свое оборудование. Все, что ей нужно, — это вооружиться и быть готовой достойно встретить любого незваного гостя, но самой не ввязываться в чужие свары. Пусть перегрызут друг другу горло, если им так нравится; мир станет тогда нашим.
Робби исповедовал доктрину, которая называется laissez faire[28]. Пусть промышленники производят все, что им заблагорассудится, и предлагают свои товары на любом рынке; пусть правительство не сует свой нос в это дело, и тогда люди со смекалкой создадут в Соединенных Штатах устойчивое процветание. Правда, в прошлом бывали всякие кризисы и паники, но Робби утверждал, что современная технология уже разрешила проблему: массовая продукция товаров по все более дешевым ценам — вот исчерпывающий ответ.
К счастью, Америка имеет сейчас превосходного президента, — это скупой на слова, но сильный духом государственный деятель, который никогда ни во что не вмешивается и любит ходить по мощным электростанциям, вслушиваясь в звучное гуденье динамо. Осторожного Кола никто не втянет в международные конфликты, его никто не заставит помешать американским королям нефти или вооружений продавать свою продукцию в любой точке земного шара, где найдется покупатель с наличными в кармане. Сын деревенского лавочника из Вермонта прочно уселся в комфортабельном дворце, отведенном ему страной, и старался побольше отложить из тех шести тысяч ста двадцати пяти долларов в месяц, которые ему полагались; так он и просидит до 4 марта 1929 года включительно. Для Робби Бэдда это значило, что в небесах еще есть бог, а на земле — порядок
У Ланни было столько денег, что он не знал, куда их девать, и решил посоветоваться с отцом. Робби был в восторге. Чтобы этот мальчик, в практических способностях которого он уже начинал сомневаться, явился к нему по собственной инициативе советоваться, как ему поместить сто тысяч долларов, заработанных без малейшей помощи со стороны отца, — да, тут есть с чем вернуться домой, есть о чем рассказать главе рода Бэддов. Робби сел за стол и составил то, что он называл «портфелем», то есть список надежно обеспеченных акций и облигаций, которые его сыну следовало приобрести. Робби делал это с таким увлечением, словно это был какой-нибудь кроссворд, — они как раз тогда входили в моду. Он расшифровал названия акций букву за буквой, как будто Ланни мог запомнить эту китайскую грамоту! Сын выписал чек на свой банк в Каннах, отец послал телеграмму, и, словно по мановению волшебной палочки, которой так искусно владели американские бизнесмены, в тот же вечер акции были приобретены и положены в сейф на имя Ланни. Робби высчитал, что с них его сын будет до конца своих дней получать свыше семисот долларов ежемесячного дохода, и все, что от него потребуется, — это время от времени ставить свою подпись на соответствующих документах. Как сомневаться в разумности мира, где творились подобные чудеса?
Все же Ланни сомневался. Он перестал быть наивным ребенком, он всматривался в праздных людей, слонявшихся по Лазурному берегу, и они для него утратили обаяние. Он видел, как они пьянствовали, играли в карты и предавались всем видам разврата, и все это казалось ему бессмысленным и бесплодным расточением сил. Он видел, как толпы паразитов кормятся вокруг богачей, вытягивают у них деньги при помощи разных уловок, — уговаривать человека, чтобы он покупал старых мастеров, было еще самым безобидным делом. Он видел также нужду и болезни; когда он бывал в больших городах, его охватывала тоска от зрелища человеческого унижения, а он был слишком умен, чтобы успокаивать свою совесть, как это делали некоторые из его мягкосердечных друзей, подавая время от времени нищему мелочь.
В просторной гостиной Бьенвеню жарким днем бывало прохладно, а холодной ночью щедрое пламя камина поддерживало тепло. Тут вас встречала приветливость, доброта, тут ласкали глаз все виды красоты, какие только могли создать искусные человеческие руки: пол был покрыт восточными коврами ярких и гармоничных расцветок, на стенах висели вдохновенные картины, длинные книжные полки были уставлены шедеврами старой и современной литературы; здесь был также рояль, граммофон и только что освоенное радио. Но снаружи о стены дома бились волны человеческого горя, ветры социальных бурь ревели над крышей, и хранительницы этого дома как бы взывали к Ланни: «Разве для того мы так трудились, создавая тебе тихую пристань, чтобы ты вышел навстречу буре и опасности? Разве мы не выполнили свой долг? Или мы были недостаточно нежны и преданы тебе, что ты хочешь ринуться в водоворот кипучей ненависти и алчных вожделений?»
В Каннах жил молодой испанец по имени Рауль Пальма. Это был социалист, он привез рекомендательное письмо от Жана Лонгэ; «преданный партийный работник» — писал тот.
Молодой человек говорил на языках всех латинских стран, он получил хорошее образование, но работать ему приходилось в обувном магазине, так как это было, видимо, одно из немногих занятий, доступных тому, кто хочет проводить свои вечера среди рабочих, агитируя за социализм.
В Каннах обычно видели только увеселительный сад для богатых: городок, состоящий из, прелестных вилл и цветников, настоящий рай для фешенебельной публики.
Мало кто задумывался над тем, сколько людей должны работать, чтобы поддерживать его прелесть и чистоту: не только слуги, проживавшие при господах, но и носильщики, шоферы грузовиков, полотеры и судомойки, разносчики, торговцы и сотни всяких других скромных тружеников, о существовании которых обитатели вилл даже и не подозревали. Эти люди ютились в грязных трущобах, вроде тех «кочек», куда однажды повел Ланни его дядя-революционер и где они встретились с Барбарой Пульезе. Элегантные господа даже не предполагали, что подобные места существуют, а расскажи вы им об этом, они просто не поверили бы, да и не поблагодарили бы вас за то, что вы рассказали.
