отборного отряда конной стражи и сразу его скрутили. Ни Квинтиан, ни сестра, ни тем паче жена императора даже глазом моргнуть не успели.
Марсия расстегнула свою столу, сбросила и стянула ею плечо Коммода, чтобы остановить кровь, которая текла из раны ручьем. Властитель Рима, бледный, словно мертвец, безропотно предоставил ей действовать. Он впервые увидел смерть так близко и вместе с тем в первый раз столь наглядно убедился в реальности заговоров, для которых он был мишенью. С трудом уняв легкую дрожь губ, он, наконец, решился ответить центуриону на вопрос: «Что прикажешь, Август?».
— Пусть его доставят в Мамертинскую тюрьму. Этим займется префект преторских когорт.
Выдержав паузу, он указал пальцем на маленькую группу, все еще никак не реагирующую на происшедшее:
— Что до этих, пусть их подвергнут допросу.
— Допросу? — вскричала Луцилла в ужасе. — Меня, твою сестру?!
— Моя дорогая, с некоторых пор по городу распространяются странные слухи. Я хочу внести в это дело ясность!
— Но истина и так очевидна! Квадратус всегда был твоим товарищем по кутежам. По какой-то причине, касающейся только вас двоих, он на тебя обиделся, вот и...
— Ну уж нет! — против всех ожиданий вмешался Квадратус. — Тебе не выкрутиться ценой двойного предательства!
И, обращаясь к Коммоду, произнес с силой:
— Это все она, Август! Она желала твоей смерти, хотела захватить власть. В награду за это деяние она мне поклялась стать моей женой...
— Что?! Ты обещала выйти за него? — возопил Квинтиан.
— Помолчи! — зарычала Криспина, испепеляя его взглядом.
— А, так она и тебе ту же награду посулила? — догадался Коммод.
Квадратус откликнулся с горькой усмешкой:
— Наш милейший Квинтиан тоже должен был тебя пырнуть. Если ты все еще жив, то лишь потому, что этот трус спасовал. Только мы оба не знали, что ввязались в это дело ради одного и того же приза: думали завладеть порфирой, женившись на этой дряни.
Квинтиан хотел было возмутиться, но стражники-гвардейцы окружили его и обыскали. Через мгновение в одной из складок его тоги был обнаружен кинжал.
Коммод с застывшим лицом щелкнул пальцами, процедил сквозь зубы приказ увести их. Указав на свою супругу, уточнил:
— Ее тоже!
Взял за руку Марсию и прибавил:
— А теперь пусть все нас оставят!
Стража, не медля более, отсалютовала ударом сжатого кулака по кирасе. И удалилась со своими узниками, все скрылись из глаз, но топот подбитых гвоздями воинских подошв еще долго отдавался в коридорах амфитеатра. Коммод повернулся к Марсии, обнял ее, прижал к груди:
— Все хорошо... Ты спасла мне жизнь. Ты одна достойна своего императора.
Глава X
Аполлоний совершал обычную прогулку по внутреннему саду своего «островка», когда там внезапно появились носилки Карпофора. Носильщики опустили их на землю и помогли всаднику выбраться наружу.
Заинтригованный, Аполлоний поспешил навстречу другу: у того отнюдь не было в обычае наносить визиты, не послав слугу предупредить об этом заранее. По выражению лица вновь прибывшего он тотчас понял, что произошло нечто серьезное.
— Аве, Карпофор, каким ветром...
— Приветствую тебя. Мы можем потолковать один на один?
— Разумеется. Хочешь, устроимся здесь, в саду?
— Я бы предпочел более укромное место. — И старик покачал головой.
— В таком случае следуй за мной.
Он отвел своего приятеля в галерею предков. Указав на посмертные маски и бюсты усопших, Аполлоний пошутил:
— Никто не потревожит нас в этом коридоре ужасов. Ну, так что такого конфиденциального ты намерен мне сообщить?
— Я здесь, чтобы тебя предостеречь: ты должен бежать.
— Бежать? Но почему?
— Потому что всем известна твоя дружба с Помпеанусом, ближайшим единомышленником Марка Аврелия; он также и муж Луциллы.
Аполлоний застыл в ошеломлении:
— Ты хочешь сказать, что Помпеануса могут арестовать?
— Если это уже не случилось. И тут еще надобно уточнить: весьма вероятно, что его друзей постигнет та же участь. А ты из их числа.
— Не верится, что Помпеанус мог быть замешан в этой истории с покушением. Он поклялся Марку Аврелию бдительно охранять его сына.
— Да открой же, наконец, глаза! Тебе отлично известно, что после кончины императора власть поделили между собой два клана. С одной стороны верные приверженцы Аврелия, которые, сплотившись некогда под покровительством Помпеануса, худо-бедно продолжают управлять Империей...
— Притом честно и со знанием дела!
— Возможно. Но они при этом загораживают дорогу приближенным Коммода, а те имеют своего человека в лице Перенния, префекта преторских когорт. Вот уж кого не обременяют угрызения совести!
Аполлоний прошелся взад-вперед, низко опустив голову. Карпофор заговорил снова, еще настойчивее:
— Друг мой, заклинаю тебя: беги! Не медли! Люди из преторских когорт могут заявиться сюда с минуты на минуту.
Старик-сенатор поднял голову, взглянул на него и спокойно проговорил:
— Тебе пора возвращаться к своим носилкам. Если они застанут тебя здесь, зная, что ты связан с дворцовыми службами, они не преминут догадаться, что ты хотел предупредить меня. Поторопись же.
— Но ведь опасность угрожает не мне, а тебе!
Аполлоний с нежностью положил руку на плечо всадника:
— Я всем сердцем благодарю тебя за то, что ты ради меня пошел на такой риск. Но меня ничто не переубедит: я остаюсь. Друзья познаются в несчастье, и если я смогу быть чем-то полезен Помпеанусу...
— Ты ничего больше не можешь для него сделать!
— Может быть, и так, но куда я поеду? Я стар, болен. Утомительное путешествие, тревоги, сопряженные с бегством, меня доконают. Долгие годы я готовился принять страдания и смерть во имя моей христианской веры. Так что теперь мне не страшно сделать это и ради дружбы.
Карпофор взирал на него, раздираемый противоречивыми чувствами, с укором и восхищением. Он достаточно хорошо знал старика, чтобы понимать, что он не отступит от принятого решения.
— Ты хорошо подумал? — выговорил он сдавленным от волнения голосом.
— Вполне. Только прошу тебя: если со мной стрясется беда, позаботься о моей сестре и моих рабах.
Они обменялись долгим прощальным взглядом. Затем всадник повернулся и зашагал к своим носилкам так быстро, как только мог. Этим двоим больше не суждено было увидеться.
Расставшись с Карпофором, Аполлоний созвал своих рабов в атриум. Там он встретил их, облаченный в тогу, с таким же, как всегда, безмятежным лицом.
— Друзья мои, час настал, мне пора вас покинуть. Я всегда думал, что мое тело, столь удрученное недугами, не даст мне возможности побыть среди вас подольше. Но вот каприз судьбы: ныне меня предает совсем не оно. По-видимому, мне предстоит стать побочной — и, надобно уточнить, невинной — жертвой
