приводит его к ней.
— Наконец-то можно будет пожить в мире и покое. По нашим провинциям перестанут рыскать эти разнузданные легионы, которые бесчинствуют не хуже варваров. Хочется верить, что с арестом этого бунтовщика его сподвижники поспешат разбежаться по своим углам. Нам же надобно действовать как можно проворнее: добрые сделки подворачиваются редко, а расходы все растут. Эх, как вспомню благословенные времена императора Антонина!
Калликст сидел рядом с Карпофором в раскачивающихся носилках, держа путь к тому месту между Палатинским и Авентинским холмами, прозванному долиной Мурции, где был воздвигнут цирк. Он не слушал болтовни своего господина. Его взгляд блуждал среди толпы, которая по мере приближения к самому громадному сооружению города становилась все гуще и шумнее. Но, глядя на эту разноплеменную массу, где иберниец соседствовал с уроженцем Паропамиса, а рядом с пышными матронами мелькали продубленные солнцем грузчики, он не видел ни тех, ни этих, ему без конца мерещились только два женских лица. Рабыня и фаворитка. Такие близкие друг другу и вместе с тем настолько разные. Словно бы у них, наперекор разделявшему их расстоянию, в груди билось одно сердце.
Между тем носилки остановились: они были у цели. Калликст, оставив ростовщика, направился к привилегированным местам амфитеатра, предназначенным для сословия всадников. Тессера — опознавательная табличка, полученная от Карпофора, — давала ему право выбрать место по своему вкусу.
Он глянул вверх, на гигантский полотняный навес, протянутый, чтобы защитить зрителей от палящего солнца. С того места, где он находился, императорская ложа была прекрасно видна, так же, как скаковая дорожка, кое-где посыпанная блестками из поддельного золота.
Едва он уселся, как с четырех углов цирка грянули трубы, возвещая о прибытии колесниц.
— Аве, Цезарь! Аве!
Двести пятьдесят тысяч зрителей разом повскакали со своих мест. Явление Коммода было великолепно: его колесница, вся в золоте, так и переливалась на солнце, он правил ею стоя, с непокрытой головой и обнаженным торсом, четверка кипенно-белых коней повиновалась ему безукоризненно. Умерив прыть своих возбужденно ржущих скакунов, он разжал пальцы и поднял руку, в приветствии обратив к толпе раскрытую ладонь.
Следом за императорской колесницей на скаковой круг стали одна за другой выкатываться и квадриги его соперников, их легче легкого было отличить по цвету туник. В голубых и красных — лучшие возничий из знатных семейств, сплошь презираемые народом. В белых и зеленых — любимцы плебса, его отборные фавориты.
Двигаясь шагом, колесницы величаво проплывали вдоль белой внушительной стены, обрамлявшей вытянутый меж двух обелисков овал дорожки для колесниц, отделяя его от зрительских мест. Правила предписывали соревнующимся семь раз проскакать по этому скаковому кругу (хотя то был не круг, а овал), то есть четырнадцать раз — от одного обелиска до другого. Возле первого красовались выстроенные в ряд семь гигантских, выточенных из дерева яиц, подле второго — семь бронзовых дельфинов, призванные наподобие громадных счетов отмечать число кругов, проделанных участниками состязания.
Пройдя по кругу, колесницы теперь возвращались к императорской ложе уже с другой стороны, там дорожка суживалась и потому становилась опаснее. Колесница Коммода остановилась внизу точно напротив ложи в тот самый миг, когда к небу вознеслись торжественные стоны труб и хриплое глиссандо гидравлического органа.
Марсия встала.
Калликст различил ее фигуру среди драпировок, пурпурным каскадом ниспадающих вдоль стен. Она была в белой тунике, усыпанной золотыми блестками. Ныне священное место, встарь предназначенное для семейств властителей и почетных гостей, занимала она одна.
Когда она приблизилась к парапету, все разом стихло.
Наклонясь вперед, она звучным голосом крикнула императору:
— Аве, потомок Геркулеса! Твои верные почитатели приветствуют тебя и желают твоей победы!
Слова Амазонки были встречены громом рукоплесканий, ставших еще оглушительней, когда она сверху бросила властителю Рима зеленую тунику. Коммод поймал ее на лету и быстро надел. Тут уж толпа дала полную волю своему восторгу: переодевшись в цвет плебса, Коммод одновременно продолжил традиции как божественного Августа, так и «демократических» императоров вроде Нерона, Домициана и Луция Вера, сделавших народ своим привилегированным союзником.
Что до Калликста, он не мог оторвать взгляда от Марсии.
Он с усилием оборвал ход своих мыслей, готовых устремиться в это безотрадное русло. А молодая женщина между тем подала знак человеку, стоявшему наготове в нескольких шагах от нее. Этот последний опустил плашмя на землю свой судейский жезл. Канат, протянутый поперек скаковой дорожки, мягко упал, и восемь колесниц рванулись вперед. Сторонники Коммода впились взглядами в богоравного императора, надевшего зеленую тунику — цвет простонародья. Увы, первоначальные надежды очень скоро сменились разочарованными восклицаниями.
Один из тех, кто оделся в голубое, возница, принадлежавший к сословию сенаторов, равно как и его свойственник в красном Кай Тиггедий уже обошли сверкающую словно пламя колесницу Коммода. Таким образом, император, которому недоставало опыта, оказался перед движущимся препятствием, мешающим увеличить скорость, да к тому же в лицо ему полетели каскады колючих песчинок из-под колес опередивших его соперников. Чтобы наверстать упущенное, ему нужно было обойти их обоих со стороны стены прежде, чем они достигнут поворота и обелиска, служившего межевым столбом.
Император ожесточенно нахлестывал своих коней, расстояние заметно сокращалось, но второй возничий из тех, что в голубом, быстро смекнул, чего он добивается, и направил упряжку туда же, так что зажал колесницу императора перед поворотом. Теперь всякий маневр стал для него недостижим: они уже поравнялись с обелиском.
Оба главных соперника один за другим оставляли его позади. Тогда Коммод в отчаянном задоре поскакал вплотную к колеснице Кая Тиггедия. Теряя голову от ярости, он по содроганиям у себя под ногами ощущал, как трутся колесные ступицы, задевая друг о друга и сталкиваясь так, что оси сто раз могли бы переломиться. Публика на трибунах, будто зачарованная, взирала на борьбу, завязавшуюся между двумя соперниками: все знали, как хрупки эти колесницы, которым только тяжесть тела возничего придавала относительную устойчивость. А противники между тем достигли той относительно прямой и длинной части скаковой дорожки, которую называют «позвоночником» или просто «спиной». Скачка, без того головокружительная, еще ускорилась под ураган криков и воплей.
Марсия, по-прежнему стоя, следила за бешеной скачкой, упершись кулаками в мраморный парапет. Она знала, что подобное испытание может стать роковым для своих участников, а для такого неопытного дебютанта, как Коммод, и подавно.
И вот, странное дело, она уже сама толком не понимала, что означает тревога, овладевшая ею, — страх, что с властителем стрясется беда, или это, напротив, надежда?..
А там, внизу, Коммод, тонущий в собственном поту и смерчах пыли, летящей из-под колес, благодаря резвости своих коней, наконец, смог опередить третью колесницу, которой правил возничий в голубой тунике. Но впереди, образуя движущую стену, которой не объехать, по-прежнему мчались те двое.
Один в голубом, другой в красном. Мятежная группировка, заговор богачей и сената. Нет никакого сомнения: они умышленно выбрали для этого соревнования самых лучших скакунов, самых ловких возничих, только бы унизить повелителя Рима перед его народом. Ведь здесь под видом простого спортивного состязания разыгрывается нечто куда посерьезней: разве боги не дарят победу тому, кто кажется им достойнейшим? И разве эта победа не послужит блестящим доказательством, что бессмертные благоволят
