— Господин! Как я рад тебя видеть!
— Лисий, ах, Лисий, друг мой! Сколько раз тебе повторять, что не надо звать меня господином? Это смешно. Я тебе больше не господин, и ты мне не раб.
— Я знаю, знаю, господин... Да что ж поделаешь? Даже на миг не могу представить, как мне называть тебя иначе. И потом, «господь», «господин»... Разве апостолы не так обращались к Учителю?
— Лисий, ты не апостол, а я не Учитель! Давай лучше поговорим о «Moralis philosophiae libri». Как я понял, они, наконец, появились в продаже?
— Это верно. Сейчас сбегаю, принесу книгу — я отложил одну для тебя.
Мигом обернувшись, Лисий вручил Клименту ларчик, содержащий несколько великолепных свитков папируса, обвязанных алой лентой.
— Скажи, как это возможно, что тебя, христианского мыслителя, до такой степени занимают писания этого язычника?
— Причина проста. Когда узнаешь мысли людей, живших до тебя, это всегда обогащает, а из всех философов-язычников Сенека, на мой взгляд, несомненно, ближе прочих к Истинной Вере. К тому же поговаривают, что один из наших братьев просветил его.
— Теперь я понимаю... А еще чего-нибудь тебе не нужно?
— Свиток папируса.
Лисий скроил удрученную мину:
— На беду, государственные власти вечно запаздывают с поставками. Все свитки, что остались у меня, уже заказаны.
Раздосадованный, Климент машинально погладил свою бороду:
— А когда ожидается новое поступление?
— Увы, господин, тебе не хуже моего известно, что за репутация у служб монополии. Дня через два, три, а там кто их знает?
— А если бы я предложил тебе двойную плату?
Книготорговец так отшатнулся, будто его шершень укусил:
— Да как ты можешь хоть на мгновение допустить, будто я способен вести себя с тобой, словно один из этих вульгарных, ничтожных торгашей? Нет, я искренен. Все заказано, ничего нельзя сделать.
— Ладно, — пробурчал Климент, не на шутку разочарованный. — Сколько я тебе должен за Сенеку?
— Нет, ты положительно решил меня разозлить! Однако... погоди, мне пришло на ум...
— Что же?
— Я узнаю вон того покупателя. Это он заказывал у меня мои последние свитки папируса. Как знать, может, он согласится уступить тебе один?
Климент оглянулся на человека, только что зашедшего в лавку — рослого, по-видимому, молодого, несмотря на резкую определенность черт лица, седеющие волосы и окладистую бороду.
Лисий поспешил к нему навстречу:
— Твой заказ готов, господин. Но дело в том — заранее прошу прощения за свою бесцеремонность, — что у моего друга, здесь присутствующего, есть одна маленькая забота, вот я и подумал, не соблаговолишь ли ты прийти ему на помощь.
— Да о чем речь? — с заметным недоверием перебил неизвестный.
Заметив, как разом омрачилось его лицо, Климент решил вмешаться:
— Не беспокойся. У Лисия особый талант все драматизировать. Мне просто нужен свиток папируса, а наш друг говорит, что ты скупил у него последние. Может быть, ты окажешь любезность и перепродашь мне один?
И снова Климент подивился, как резко меняется у этого человека выражение лица — теперь на нем выразилось облегчение:
— Ну, если дело только в этом... Весьма охотно. Выбирай. У меня свитков больше, чем нужно. В сущности, я просто опасался медлительности служб монополии, вот и решил принять меры предосторожности.
Климент поблагодарил и, разложив на столе несколько свитков, принялся их разглядывать.
Он знал, что признаком качества, наряду с прочими подробностями, является длина горизонтальных полосок: чем длиннее, тем лучше. Провел ладонью по поверхности листа, чтобы проверить, хорошо ли он отполирован. Всецело занятый своим выбором, он, тем не менее, поневоле, напрягая слух, вникал в разговор, завязавшийся между Лисием и покупателем.
— Да. Я хотел бы еще приобрести книгу.
— Разумеется! Какую же книгу тебе угодно? Роман? Поэму? Или что-нибудь о ремеслах?
— Найдется ли у тебя книга некоего... — казалось, он не сразу смог припомнить имя, — Платона. Да, это точно. Платон.
— Конечно. Какую же ты пожелаешь? Вот «Апология Сократа», «Федр», «Тимей», «Критий» а вон...
— Нет, из этого мне ничего не нужно. Мне бы «Пир». Это ведь тоже Платон?
— «Пир»? Да, конечно. К сожалению, у меня в запасе его не осталось. Придется тебе набраться терпения. И, как ты справедливо заметил по поводу папируса, все будет зависеть от регулярности поставок.
Тут Климент не выдержал и снова вмешался:
— У меня такое впечатление, будто сама судьба вмешалась в игру на нашей стороне. На сей раз я смогу прийти к тебе на помощь. У меня дома есть экземпляр «Пира». Я буду просто счастлив, если ты мне позволишь уступить его тебе.
Незнакомец воззрился на Климента в колебании:
— Я... Мне бы не хотелось лишать тебя книги, которая тебе, паче чаяния, может еще понадобиться.
— На этот счет тебе опасаться нечего, — вмешался Лисий. — Это творение божественного Платона господин мог бы прочесть тебе наизусть от начала до конца. И его познания отнюдь этим не ограничиваются.
— Лисий, как всегда, преувеличивает, — запротестовал Климент. — Ну, ты согласен?
— С одним условием: если мне будет позволено подарить тебе эти свитки, что ты выбрал.
Климент от души рассмеялся:
— Подумать только: выходит, если я откажусь, ты лишишься «Пира». Ладно, договорились. Я живу неподалеку от Брухеона. Если угодно, мы могли бы отправиться туда прямо сейчас.
Неизвестный кивнул, и они, более не медля, покинули книжную лавку.
— Итак, ты любитель мудрости?
— Мудрости, я? Нет, не сказал бы. Почему ты об этом спросил?
— Такое предположение само собой приходит в голову, когда человек интересуется Платоном.
— А, так он, стало быть, философ...
Сначала Климент подумал, что собеседник шутит, но, увидев его серьезную мину, тотчас понял: здесь не тот случай. И продолжал:
— Да, он мыслитель. Грек, так же, как я.
— Сказать по правде, я попросил эту книгу, потому что мне советовали ее прочесть.
— Понятно.
Они вышли на площадь Зернового рынка. Это здесь устанавливались цены на пшеницу, которая будет продана в государственные житницы, откуда ее затем раздадут, но большей части даром, римскому плебсу.
— Эта площадь обычно черна от толпы, — заметил Климент, — но сегодня народ на ипподроме: там скачки, всю Александрию трясет как в лихорадке. Сдается мне, что ты не из тех, кто без ума от развлечений этого сорта.
— Так и есть. А с некоторых пор — есть причина — даже стал испытывать величайшее отвращение ко всему, что касается арены и происходящих там игрищ.
Этот туманный ответ только еще сильнее озадачил Климента, и когда они, удаляясь от рынка, свернули на Кожевенную улицу, он вдруг спросил:
