которая, назло всем их предосторожностям, так истошно скрипела и трещала, словно в любое мгновение могла обрушиться.
— Кончится тем, что мы всю столицу перебудим, — прошипел разъяренный Карпофор.
— Это здесь, — указала девка.
Елеазар отшвырнул ее локтем, ринулся к двери и, переглянувшись напоследок со своим хозяином, повернул подковообразную дверную ручку. И ворвался в комнату.
Калликст вздрогнул и приподнялся на своем нищенском ложе, так что лампы стражников озарили его лицо:
— Елеазар? Живой?
— Да, несчастный! Я жив, и еще как! — захохотал управитель, скаля черноватые зубы. — Теперь-то мы можем свести наши счеты!
— Ты мне наверняка не поверишь, — вставая, промолвил фракиец, — но я рад узнать, что ты жив и здоров. Это для меня облегчение.
И стал спокойно надевать свою тупику. Его слова были правдой. Он почувствовал, что бремя угрызений каким-то образом свалилось у него с плеч.
— Ты, ты здесь... — бормотал Карпофор, все еще словно не веря. Префект теперь в свой черед вошел, оставив стражей на пороге комнаты.
— Да, господин Карпофор. Это и впрямь я.
Тогда Карпофор, как будто только и ждал этого мгновения, нанес своему рабу страшный удар, расплющив его нижнюю губу в кровавое месиво.
— Четыре года! Я четыре года предвкушал этот час!
Он перевел дух, мельком оглядел убогое логовище с затянутыми паутиной углами.
— Как вышло, что ты, умыкнув у меня целое состояние, ютишься в такой клоаке?
— Ответ прост: у меня больше нет ни одного асса из этой суммы, — отозвался Калликст, очень спокойный.
— Ни единого асса из трех миллионов сестерциев? Кому ты рассчитываешь заморочить голову такой чепухой?
— Он врет! — рявкнул Елеазар.
— Три миллиона триста двадцать шесть тысяч пятьдесят семь сестерциев, если быть совсем точным. Я потратил из них добрую часть. Остальное покоится на дне озера, в Александрии.
— Врет! — повторил управитель. — Хозяин, позволь мне им заняться. Я из него правду выжму.
— Три миллиона триста тысяч монет, восемьсот тысяч денариев на дне озера?
Мысль об этом утонувшем сокровище, похоже, потрясла Карпофора сильнее, чем сама по себе кража. Калликст пробормотал:
— Я в твоих руках, господин. Возвращаясь в Рим, я знал, какой опасности подвергаюсь. Но я был бы все же тебе признателен, если бы ты сказал, как нашел меня. Что бы там ни было, я ведь всего несколько часов назад добрался сюда.
— Благодаря откровенности твоей прекрасной подружки, — хихикнул вилликус, указывая на Элиссу, которая вместе со стражниками держалась поодаль.
— Элисса?..
— Похоже, ты когда-то произвел на нее большое впечатление.
«Элисса...» Калликст насупил брови, порылся в памяти. И тогда перед ним всплыл образ маленькой уличной девчонки, что так напомнила ему Флавию, и взбешенная физиономия Сервилия, сводника... Сильно побледнев, девица лепетала:
— После... после твоего ухода хозяин поймал меня и отнял золотое ожерелье, которое досталось мне благодаря твоей помощи. Что мне было делать?
Калликст горько усмехнулся:
— Может быть, что-нибудь другое придумала бы, чем доносить на бедного парня, который тебя поддержал.
Девица не сумела скрыть своего смятения, ей вдруг стало не по себе под его взглядом, высмотревшим ее в потемках. Конец ее замешательству положил Карпофор. С того мгновения, как он оказался со своим рабом лицом к лицу, он чувствовал, как в голове клубятся противоречивые мысли. Он звучным голосом приказал:
— Пусть меня оставят наедине с ним!
— Но, господин... — запротестовал Елеазар, вдруг забеспокоившись.
— Делай, что тебе сказано!
Дверь закрылась, эти двое остались одни. Они стояли в молчании, бледный мерцающий свет едва озарял их лица, и немало времени протекло, прежде чем прозвучало хотя бы слово.
— Тебя что-то заботит, господин? — внезапно бросил Калликст.
— Заботит?!
Префект заложил руки за спилу и принялся мерить комнату шагами, словно хищник, запертый в клетку. А фракиец продолжал:
— Я могу тебе помочь?
— Что?!
Карпофор замер на месте, будто окаменел:
— Это переходит всякие границы! Ты, в этом рубище, на пути в Аид, толкуешь о том, чтобы
Вновь наступило молчание. Но на сей раз, префект нарушил его первым, пробормотав скороговоркой, почти стыдливо:
— И что хуже всего... и всего невероятней... что у меня действительно есть нужда в тебе...
Тогда фракиец отвел взгляд, предоставляя Карпофору объясниться:
— Да... Ты можешь похвалиться, дело свое провернул удачно. Никто бы меня ловчее не обставил, да еще в самый скверный момент, как раз когда ссудные проценты понизились, так что в опасности оказались даже владения куда позначительней моего.
Он развернулся на каблуках и вдруг сверх ожидания снова влепил фракийцу оплеуху:
— И это ты сделал, ты, которому я всецело доверял! По твоей вине мне пришлось допустить, чтобы моя ссудная контора погорела! Еще и поныне приходится ради обеспечения города продовольствием пускать в дело мои личные средства. А это разорительно! Чистое разорение!
— По-моему, ты немного слишком драматизируешь, — заметил Калликст, вытирая кровь, выступившую на разбитой щеке. — Тебе ведь случалось сталкиваться и со значительно более трудными положениями, и ты всегда выходил из них с прибытком.
— Все это было раньше! — воскликнул Карпофор, вздыхая, словно истомленный мученик.
— Раньше чего?
— Ну, до проклятия богов, может быть. Все идет плохо, Калликст. Повсюду. Города беднеют, рудники оскудевают, количество земледельцев уменьшается, и земли зарастают дерном. Все должности, вплоть до консульских, продажны. Бремя налогов без конца растет, и богачи предпочитают удирать в загородные поместья, лишь бы не вносить своей доли на общественные нужды. И сверх всего этого еще чума вернулась! Как в самые мрачные дни Марка Аврелия. В одном только Риме она каждый день убивает больше двух тысяч человек. Если так пойдет дальше — вся Империя скоро превратится в гигантский унылый пустырь, лишенный провианта. Он умолк, тяжко засопел, взгляд его подернулся туманом, толстые щеки посерели и подрагивали.
— И... что я могу для тебя сделать?
— Я бы должен был отдать тебя на съедение хищным зверям. Это было бы еще слишком малой платой за твое предательство. Но время слишком тяжелое, чтобы можно было себе позволять поспешные решения. Ты доказал свои способности — уже тем, что сумел выудить у меня эти три миллиона сестерциев, — доказал достаточно, чтобы стоило подумать, не взять ли тебя снова к себе на службу. Если ты мне поможешь поправить мои дела, я не только забуду о твоем преступлении, но дам тебе приличную сумму, с которой ты сможешь опять встать на ноги. Что ты об этом скажешь?
Калликст встал перед своим хозяином в вызывающую позу, подбоченясь. А сам подумал,
