Сапфировая скрижаль

посмел заявить: «Нельзя любой ценой и до бесконечности поддерживать ересь лишь ради того, чтобы потешить гонор и тщеславие».

Инквизитор резко выпрямился. Им овладело лихорадочное состояние, с которым он и не пытался совладать. Его губы, искаженные усмешкой, дрожали.

— Тщеславие… Если защита веры против ереси, преграждение пути разрушительному влиянию науки и глашатаям софизма, желание сохранить и распространить единственный правильный из всех путь, путь, указанный в Священных Писаниях, — это тщеславие, то да: я — само тщеславие! — Замолчав, он дрожащим пальцем ткнул в секретаря: — Знаете, что такое тщеславие, фра Альварес? Это не что иное, как убежденность в том, что мы рождены для чего-то, что только мы можем совершить! — Он треснул кулаком по столу. — Понимаете, фра Альварес? ТОЛЬКО МЫ!

Он замолчал, ловя воздух ртом, затем бессильно уронил голову.

Окаменевший доминиканец довольно долго молчал, прежде чем осмелился спросить:

— Что вы решили, фра Торквемада? Мендоса ждет ваших распоряжений.

— Не упускайте их, — приказал Великий Инквизитор. — Не упускайте ни на шаг. И речи быть не может, чтобы послание Господа попало к кому-то, кроме нас. Я хочу эту Скрижаль. А потом убьете эту троицу! На месте! Что же касается той группы, о которой вы сообщили, то разбейте их! Известите Мендосу, что мы удвоим количество его людей.

Секретарь, преодолев страх, все же счел нужным уточнить:

— Фра Томас, вам ведь известно, что план Баруэля оказался неполным. Ожидание может быть тщетным…

— Тогда тем более мой приказ убить их должен быть выполнен!

Толедо, следующий день

Сквозь приоткрытые ставни пробивался солнечный лучик, тоненький, как нитка. После возвращения из Саламанки Эрнандо Талавера все хуже и хуже переносил яркий свет, если только за этим не скрывалось неосознанное желание оказаться в уединении сумерек, более подходящем для размышлений.

Он поглядел сперва на Диаса, потом на фра Альвареса.

— Мне с трудом верится, что все это дело заканчивается ничем. Почему они вдруг вернулись в Гранаду?

Он уже второй раз задавал этот вопрос.

— Потому что у них не было выбора, — ответил Альварес.

— Вы в этом полностью уверены? В Караваке они нашли лишь какой-то диск из обожженной глины. И ничего больше? Ничего, хоть сколько-нибудь похожего на синюю табличку?

— Больше ничего, фра Талавера, заверяю вас. — И, опережая следующий возможный вопрос, добавил: — На оборотной стороне диска францисканец прочел следующие слова: «Выход нужно искать внутри нас».

Талавера отказывался признавать, что все эти поиски по всей Испании закончились ничем. Должно быть, эти трое что-то упустили. Насколько сильно Талавера в начале всей этой заварухи скептически относился к реальности существования послания, написанного Господом, настолько сильно сейчас он был убежден в обратном. План Баруэля был слишком тщательно разработан, чтобы привести в никуда. Чего-то не хватает… Найдет ли эта троица когда-нибудь недостающую часть?

Удивительное дело: после заседания в той самой комиссии космографов, теологов и астрономов в Саламанке ему все время приходит на ум этот фрагмент из Деяний Апостолов: «И став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано „неведомому Богу“. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам…»

А вдруг высшее проявление веры — не пытаться приписать Богу прошлое, настоящее, происхождение, биографию?

Он остановился у стола и медленно провел рукой по поверхности. Может этот стол представить сделавшего его столяра? Не наша ли невероятная гордыня понуждает нас решать неразрешимое? Я тот, кто я есть. Это утверждение все время повторяется в этих Чертогах. Нельзя ли это интерпретировать как выражение воли самого Господа? «Не давайте Мне никаких имен. Примите меня таким, какой Я есть. То есть: Неведомым».

Прогнав эти мысли, он вернулся к разговору.

— Фра Альварес, вы уверяете меня, что прихвостни инквизитора не увязали людей Диаса со мной?

К великому облегчению секретаря Торквемады, на этот вопрос ответил сам Диас:

— Никоим образом. К тому же мои люди понятия не имеют о вашей причастности. Они просто выполняют мои приказы, и все. — И поспешил добавить: — Однако вам необходимо знать, что отныне наша задача серьезно усложнилась.

— Он прав, — подтвердил Альварес. — Инквизитор позаботился о том, чтобы удвоить количество подчиненных Мендосе людей. Если они решат выступить, то ваших попросту сметут. Если только… — Альварес вполне сознательно не стал договаривать.

— Если только?.. — подтолкнул его Талавера.

— Ее Величество, — застенчиво промолвил Альварес. — Если вы сможете с ней поговорить, то, быть может, вам удастся изменить расстановку сил.

Исповедник королевы некоторое время размышлял, уставясь в пространство.

— Я подумаю. — Он повернулся к Диасу: — Переночуйте в Толедо. Я сообщу вам о моем решении.

Гранада, вечер того же дня

Ибн Сарраг, стоя на террасе, поднял голову к усыпанному звездами небу.

— Вы мне не верите, Рафаэль, и, тем не менее, именно там, наверху, все записано.

Он подошел к внушительному серебряному подносу, поставленному на деревянную треногу. На подносе стояли кувшин с вином и наполовину пустой кубок. Сарраг схватил кубок и поднес к губам.

— Значит, шейх Сарраг, вы нынче вечером вознамерились нарушить закон Пророка…

Араб плюхнулся в подушки, всколыхнув огонек масляной лампы.

— Друг мой… Откровенно говоря, во все времена мусульмане, в особенности богатые, весьма ценили вино вопреки запретам Мухаммеда. Хотя я действительно впервые осознанно нарушаю этот запрет. А что вы хотите? Человеку свойственны слабости. А нынче вечером я слаб. — Он протянул кубок францисканцу. — Ну а вам что мешает?

— Ничего. Разве что апостол Павел учит, что служители Господа должны быть людьми достойными, к вину не приверженные, дабы хранить веру с чистым сознанием.

— Тут есть некий парадокс, вам не кажется? Ведь если не ошибаюсь, Тайная Вечеря вашего Мессии, которую вы поминаете вот уже добрых полторы тысячи лет, состояла из хлеба и вина? — И поспешил пояснить: — Нет, я отлично понимаю разницу между глотком вина и пьянкой. Но нынче вечером печаль моя слишком велика. Да простит меня Аллах: раз в жизни напьюсь, как неверный.

Он долил себе еще вина.

— Вы и вправду не хотите?

Варгас чуть поколебался. В глазах его промелькнул ностальгический огонек.

— Наливайте, — сказал он. — Иначе меня совесть замучит, что вы пьете в одиночку… — Взяв кубок, он опустошил его одним глотком. — Ведь я не праведнее Ноя, который после Потопа в первую очередь напился.

— Как видите, патриархи тоже были людьми, — нравоучительно заметил Сарраг и процитировал: — «И вот поплыл он с ними по волнам, что были словно горы, и сына Нух позвал, что стороною от других держался: О сын! Взойди к нам на ковчег и с нечестивыми не оставайся!» — Внезапно помрачнев, он без всякого перехода возмущенно воскликнул: — Не понимаю! И никогда не пойму, для чего понадобилась эта поездка! Столько усилий, потраченных зря! Столько надежд, обратившихся в прах!

Францисканец промолчал. Он тоже пребывал в растерянности. Завтра он вернется в Ла-Рабиду, укроется в своем монастыре, и мечте придет конец. Он содрогнулся. В Гранаде стояла теплая приятная погода, пахло апельсиновыми деревьями и тимьяном. Варгас посмотрел на ночной пейзаж. Вдалеке виднелись фантасмагорическими тенями заснеженные вершины Сьерра-Невады. Хениль дремал в объятиях Беги. Квадратные башни Альгамбры бдительно несли стражу. Ничто не наводило на мысль, что эта