А вдруг Филипп вообще не заметит, что я недоступна, потому что не будет пытаться меня достать?
Катастрофа!
И что хуже всего: по своей собственной вине я никогда об этом не узнаю. Эта неопределенность будет мучить меня до конца жизни. Глупая ошибка. Но с другой стороны: его муки в любом случае больше, чем мои. В этом-то все и дело. Расставания болезненны, но я чувствую себя существенно лучше, когда знаю, что другой страдает больше меня.
12:27
Опять одна.
«Что ты дальше намерена делать?» – спрашивал Бурги.
Но я не знаю ответа.
«Едешь в Гамбург?»
«Не знаю».
«Но ты же не можешь ехать в никуда!»
«Ммммм»
«Что, ммм? Я буду волноваться, если не буду знать, где ты».
Тут у меня полились слезы. Потому что я впервые оказалась в ситуации, которую сама нахожу трагической и в которой поступила не понарошку. Какое-то другое, совсем новое чувство. Но очень сильное.
А потом мой любимый Бурги сел в свой зеленый MG и исчез из виду, а я почувствовала себя такой покинутой, что приняла совершенно несоответствующее моей природе решение. Отныне моя новая стратегия – развлечения. С этого момента я буду думать только о приятных, веселых вещах. Ведь о том, о котором не думаешь, и тосковать невозможно. Логично. Невозмутимая улыбка всегда будет играть у меня на губах. Я нарисую себе чудные картины, используя всю свою фантазию, выдумаю славные героические истории, в которых главная героиня – конечно, я.
Например, я могла бы спасти двадцать детей из горящего загородного интерната, в котором заложена бомба. В конце я нашла бы бомбу и обезвредила ее в последнюю секунду. Или я становлюсь знаменитой кинозвездой и получаю Оскара за лучшую женскую роль. Я целый час сочиняла благодарственную речь для церемонии награждения:
«Дамы и господа, уважаемая Академия, дорогой…»
Интересно, как дела у Филиппа? Каково ему?
Он уже наверняка проснулся.
Несчастлив ли он?
Надеюсь.
Черт, я же не хотела об этом думать, но, когда ведешь машину, мысли крутятся вдоль дороги, останавливаются на зеленой разделительной полосе и вдруг дают задний ход, хотя едешь вперед со скоростью сто пятьдесят и не знаешь, куда тебя, собственно говоря, несет.
Будет ли он пытаться меня искать?
Но как?
И главное: зачем?
Может, он обрадуется, не увидев меня, и в душе понадеется, что я никогда не вернусь?
Может, он уже предпринял федеральный розыск убийцы своих костюмов?
Очень ли он разозлился?
Или уже успокоился, – ведь из-за моего, пусть недешево ему обошедшегося, но зато окончательного отъезда у него теперь одной проблемой меньше?
Проклятье, я утопаю в горе и жалости к себе. Ярость последних часов нравилась мне больше. Гнев – продуктивная эмоция. Гнев высвобождает энергию, делает тебя быстрым и решительным. Кто в ярости, тот не страдает. Горе пассивно, ты становишься медлительным и нерешительным. Лучше не думать о хороших сторонах Филиппа, о прекрасных временах, о большом чувстве и об обожаемых частях тела.
Не о затылке Филиппа, который пахнет вымытым ребенком. Не о его локтях, трогательно морщинистых, как будто их трансплантировали от 95-летнего старца. Не думать о его пупке огромного диаметра. «Как зовут мэра Везеля?» – часто кричала я по утрам в его пупок и дико хохотала, а Филипп громко отвечал: «Осел».[34] И если день начинался так, то чаще всего это был хороший день.
Я больше любила Филиппа за те качества, которые он не показывал посторонним. Снаружи он – типичный, серьезный, корректный, ориентированный на успех адвокат, покупающий свои костюмы в магазинах, где знают его и его размеры.
Филипп фон Бюлов, который на собеседованиях в те времена, когда он еще искал работу, на вопрос: «Какую должность вы хотите занять?» – всегда отвечал: «Вашего шефа».
Большинство людей, знающих его, не могут себе представить, что Филипп в глубине сердца нежный, даже сентиментальный и очень тонко чувствует юмор. Иметь чувство юмора – значит от души смеяться моим шуткам.
Нет, когда никто не видит, Филипп абсолютно очарователен. Никто, например, не знает, что великий Филипп фон Бюлов давно бы умер, если бы он постоянно не заботился о том, чтобы кто-нибудь постоянно заботился о нем.
Ему, позднему младшему ребенку при трех старших сестрах, как говорится, в колыбельку вложили талант находить людей, готовых с радостью обслуживать его. «Как можно дольше оставаться с родителями, а затем переехать к детям» – это стало его девизом, говорил он, когда был расположен к шуткам, но на самом деле он не шутил.
Нельзя сказать, что Филипп не приспособлен к жизни. Он просто не желает учиться некоторым простейшим вещам. Например, взвешивать помидоры в супермаркете. Он просто не хочет отвлекаться на ерунду. У него, мол, хватает проблем в профессиональной сфере, так что он не видит причин, почему в свой свободный вечер должен еще разбираться с тем, как отцеплять тележку для покупок. Он лучше будет стоять столбом, беспомощно озираясь вокруг, до тех пор пока его не обслужат.
Тем не менее самым странным образом он становится любимцем всех продавщиц. Они радуются, что умеют кое-что, чего не умеет знаменитый, выдающийся адвокат, они взвешивают ему овощи у кассы, продают ему половинку батона, там, где торгуют только целыми, и ведут его, оживленно болтая, в дебри супермаркета, когда он, как всегда, забывает, где стоят его мюсли для завтрака.
Чтобы не разрушать этот образ мужчины-ребенка, Филипп ходит со мной по выходным только в те магазины, где его не знают.
«Кассирши из супермаркета не простят, если в моей жизни появится женщина», – оправдывается он.
Еще более важную роль, чем дамы из супермаркета, играет в его жизни Сельма Моор, секретарь его офиса. Ей лет сорок пять, не замужем, коренастая, грудастая, с резким голосом и сердцем из чистого золота.
Она координирует его встречи, заботится о том, чтобы он регулярно питался. Приносит ему в обед салат или суши и хлопочет, чтобы и вечером он ел правильно. Поэтому его меню формируется на основе научного подхода к питанию. Я предполагаю, что именно Сельма организовала для нас неожиданный короткий отпуск в Рим.
Ах. Как было прекрасно.
Рим. Филипп был убежден, что знает итальянский, а тот факт, что итальянцы его почти или совсем не понимали, ничуть не поколебал этого убеждения.
Лучше не вспоминать.
И о пикнике в Ховахте на Балтийском море, с салатом с лапшой и фаршированными яйцами. Филипп насмехался над моим заказом – и съел все без остатка.
Пикник вылился в целый уикенд в отеле «Генуэзский корабль», расположенном прямо на пляже. Завтрак у моря, прогулки босиком, чтение низкопробной литературы, лежа в плетеном кресле, прыжки с визгом через волны, много секса на старых крестьянских кроватях и глубокий сон; опьяненные, убаюканные, утешенные и обласканные Балтийским морем.
Я люблю Балтийское море. Оно всегда там, где ты его ждешь и где оставил в свой последний приезд.
