тараканы. Царь на сии попреки внимания не обращал: подневольному люду и в раю худо!
То тут, то там в Малороссии, а то и в самой России появлялись зажигатели, подосланные шведами. Нескольких поймали даже в Азове и Воронеже, что крепко рассердило государя. Зажигателей, правда, повесили, а обида царева осталась.
Именно в те дни и пришло государево письмо на имя подполковника Востроухова. Государь интересовался — как? Востроухов показал письмо Куриле и мичманам и сообщил, что государю даден ответ о полном благополучии в делах, а господам мичманам проставлена самая высокая оценка во всех их начинаниях. При словах этих Иван Мягков густо покраснел, а Яков неопределенно хмыкнул, дав подполковнику понять, что прекрасно сознает, каков отзыв в действительности оным подполковником дан государю.
Никто из них еще не знал, что шведский король Карл пошел к Волыни, что Петр, основав в Петербурге крепость, первый камень которой положил митрополит Стефан, а второй — сам государь, отправился на «Штандарте» до Нарвы и оттуда сухим путем прибыл в Смоленск.
5 июля Карл со своим войском появился уже в сорока милях от Киева, к которому отовсюду подтягивались русские войска под командованием Огильви, Алларта и Чам-берса. Репнин уже был в Киеве с государем.
Однако тревога оказалась ложной. Карл обратился к саксонским границам, а малый отряд его приняли за войско вторжения, что и послужило основанием для случившегося заблуждения. Можно было бить отбой, но Петр сему не шибко радовался и войскам повелевал держаться в готовности. Дурак легкомысленный лишь станет спиной к опасному в холод медведю-шатуну, к которому Петр Алексеевич ровнял царственного братца.
Братья же все более осваивались с подводкой.
Теперь им уже нравились короткие, но постепенно становящиеся все более длительными погружения.
Как быстро охватывает темнота!
Подводка с шумом погружается в толщу зеленоватой мути. Через некоторое время вода начинает светлеть, в окна видны становятся подводные тропинки и луга. С обеих сторон колышатся настоящие леса морской капусты. Широкие и длинные, немного увеличенные водой, ламинарии полощутся на невиданном подводном течении, и края их золотисты от солнечных лучей, пронзивших толщу воды. По длинным листьям оных водорослей движутся какие-то розовые существа. В желтом песке торчат большие белые раковины. Чуть дальше на глубину — лес оранжевых толстопалых рук. Это безмолвно застыли сказочным неизведанным садом губки. Среди губок и ламинарий тоненькие стрелки рыбок полощутся — малек сельди кормится.
Иной раз Иван приказывал гребцам замереть, и все толпились у стекол, с интересом разглядывая подводный мир. Первоначальный страх давно уже уступил место жгучему любопытству.
— Ах, кабы на этой подводке не мины таскать да лазутчиков перевозить, а наукою заняться, — вздыхал Яков. — Сколько же невозможных открытий было бы сделано во славу государства Российского!
— Погоди, — успокаивал брата Иван. — Вот побьем шведа да турков, разберемся со всеми, кто государю палки в колеса ставит, вот тогда и займешься ты, Яшка, своею наукою. А по мне — нужное дело делаем, изобретению Курилы великое будущее уготовано!
— Тебе б все стрелять, Ванечка, — с сожалением глянул мичман Раилов. — Не грабежами да войною будет произрастать в грядущем государство Российское, а просторами вот этими подводными, что от глаз всех живущих на Земле пока еще сокрыты!
Гребцы помалкивали, но на Якова глядели с одобрением, нравились им весомые слова Раилова. Причин тому было много, гребцы люди мирные. Рыбу ловить, мир познавать — на это они согласны, а вот кровь безвинную человеческую проливать — не желали.
— А может, время такое придет, когда подводки Курилы по всем морям да океанам плавать будут, — с мечтательностью сказал Яков. — Столько тайн мирового океана людям откроется! Такие подводки будут! На сто весел!
— Это ты хватил, — засмеялся Иван. — Чтоб такую ораву гребцов прокормить, с этакой подводкой целые амбары с харчами придется нырять заставить!..
Постепенно выявлялись и прибавлялись к открытым достоинствам подводки различные и многочисленные недостатки.
В холодные дни внутри судна не могло быть искусственного жара, и одеваться приходилось тепло всем, за исключением гребцов, которых весла грели. Спертый влажный запах дерева и пота пронизывал все. Подводку постоянно качало, глубина ее погружения была менее той, при которой волнение на поверхности не оказывало бы на судно никакого влияния. Едва можно было читать карту, так как единственный канделябр, допускавшийся на столике штурмана, света давал не шибко много, но еще более мешало, что от качки глаза не могли держать в фокусе написанное.
Однако главным недостатком была сырость. Да, подводка не пропускала внутрь себя морской воды, и вследствие того от дыхания на потолке быстро сгущались капли, которые падали сверху неприятным холодным дождем.
— Да, братцы! — удрученно сказал Иван, ежась от капель, попадающих ему за шиворот. — Ежели бы Курила и от этакой пакости нас оберечь сумел, цены бы нашему тектону не было! Недодумал корабельщик, в малостях не сообразил!
Один из гребцов самовольно усмехнулся.
— Смейся, смейся! — ухмыльнулся и Иван. — Хорошо тебе, братец, — голым по пояс сидишь, потом своим умываешься! — Он сунулся глазом в подзорную трубу, и щеголеватые пшеничные усики его снова дрогнули в озорной улыбке. — Глянь! Маркел по берегу скачет! Чистый гардемарин!
Яков приподнялся, ласково, но настойчиво подсунул Мягкова в сторону.
— Дай-кось гляну, — мягко сказал он.
Коричневыми и белыми зубцами по берегу торчали скалы, выше которых стояли, украшая зеленою хвоей безжизненность камня, высокие и стройные сосны.
Море отошло, оставив прибрежную полоску дна. В мокром иле копошились, шевеля водоросли, горбатые бо-коплавы. Под валунами в лужицах пыжились разноцветные асцидии. Местами распускали свои лучи яркие актинии, задыхаясь и виясь от воздуха. Голубые в темную крапинку яйца чаек фарфоровыми цветами пестрели по склонам утесов и скал. Среди бурых пучков водорослей медленно изгибали свои лучи морские звезды. Прибрежная полоса была усеяна разноцветными валунами — красными, белыми, черными, сизыми… Одни напоминали спящих на берегу медведей, другие — согнувшихся человечков, один вообще походил на диковинную двугорбую животину, задравшую вверх зубастую бугристую морду.
Меж валунов на лошади осторожно пробирался Маркел Плисецкий, не выпуская из виду рожок подзорной трубы, оставляющий за собой по ходу подводки узкие расходящиеся усы.
Заметив блестящее стеклышко и сообразив, что за ним наблюдают с подводки, Маркел что-то восторженно завопил, вскинул победно руку и едва не упал с лошади, шею которой немедленно охватил, но уже обеими руками. Видно было, как негодующе вскинулась и заржала лошадь.
— Чистый гардемарин! — ухмыльнулся Яков, неохотно уступая место у подзорной трубы своему капитану.
Мягков долго смотрел в подзорную трубу, потом сказал:
— Что-то Маркел нам сказать хочет… Табань! — скомандовал он. — Грузы на дно! Пустить в пузырь воздух!
После затхлого обездвиженного воздуха подводки свежий соленый морской ветер казался сладким. Иван Мягков выбрался на палубу, огороженную почти игрушечными леерами, встал, чтобы лучше слышать корабельщика.
…ааа… ееер! — донеслось с берега.
