план заключения консультативного пакта был повернут против Германии. Полный отчет об этих событиях был представлен мной 30 января 1933 года, когда Гитлер пришел к власти.
Напряженные переговоры довели французов до состояния, когда они уже были готовы согласиться на последний платеж в размере трех миллиардов марок. Эта сумма подлежала выплате только тогда, когда укрепление платежного баланса Германии в результате получения новых международных займов сделает это возможным. Со своей стороны мы пришли к выводу, что политика моих предшественников, заключавшаяся в изыскании способов осуществления репарационных выплат на основе международных займов, должна быть наконец отброшена. Если Германии не будет предоставлено новых займов, то не может идти речи и о новых платежах, в результате чего наши обязательства становились чисто теоретическими. Но соглашения давали Эррио возможность выступить перед французской палатой и объявить: «Вы видите, господа, мне удалось кое-что спасти от крушения. Франция должна получить в будущем еще три миллиарда». Я хорошо помню наше последнее обсуждение этого вопроса, когда он сказал мне:
Вечером по окончании конференции я обратился по радио к германскому народу. В своем выступлении я не мог даже намекнуть на свое поражение в вопросе создания нового морального климата для восстановления Германии, как не мог и предать гласности тот факт, что это произошло из-за отказа Франции принять мои более широкие предложения. Все, что мне оставалось, – это представить в наиболее выгодном свете результаты наших переговоров по вопросу о репарациях. И в самом деле, тяжелая ноша репарационных обязательств была наконец, после длительных проволочек, снята с наших плеч. Из условий соглашения было ясно, что на практике никаких дальнейших выплат производиться не будет, и я мог объяснить, что данные нами гарантии есть не более чем психологическая уступка нашим бывшим противникам.
Проблема тарифов и торговых ограничений вообще не была затронута; она даже не была представлена в программе Лозаннской конференции как самостоятельная ее часть. Наоборот, американская политика «нового курса» и решения конференции в Оттаве послужили только к еще большему укреплению этих барьеров.
Западные державы должны были бы задуматься над своей долей ответственности за то, что произошло потом. Позиция, занятая ими в Лозанне, и их отказ пойти на малейшие уступки, которые могли бы облегчить испытываемые немцами разочарование и негодование, привели к тому, что спустя три года Гитлер в одностороннем порядке реализовал, причем значительно более грубыми методами, все то, о чем я просил в свое время. У последнего «буржуазного» правительства Германии просто не оказалось ни малейших шансов на существование и не было никакой возможности остановить поднимающуюся волну радикализма. У меня было твердое намерение достичь международного согласия при помощи мирных переговоров и заключения соглашений. Вернувшись в Германию 12 июля, я созвал пресс-конференцию, на которой постарался доказать, что вел решительную борьбу за то, чтобы положить конец положению, которое постепенно усугублялось при предыдущих правительствах начиная с момента подписания Версальского договора, и добавил: «Единственное, на что мы не могли пойти, была попытка разрешить ситуацию путем отрицания законной силы международных договоров, которые Германия в свое время была вынуждена подписать, и использования методов, применение которых не подобает современному государству, управляемому на основе закона». Гитлер оказался не столь щепетильным.
В действительности Лозаннская конференция закончилась 9 июля, и выплаты по военным долгам, которые были отложены для всех государств на время ее проведения, были вновь отсрочены до момента подписания и ратификации достигнутого соглашения. В своей заключительной речи Макдональд подчеркнул трудности, с которыми пришлось столкнуться при заключении договора. Нации, подобно отдельным людям, сказал он, являются рабами своих воспоминаний. Конференция послужила окончанием старой главы истории и началом новой. В целом система репараций и выплаты военных долгов лежала тяжелым бременем на всех странах и служила причиной всех их трудностей. Было найдено простое и разумное решение, и Германия была втянута в работу по восстановлению Европы. Макдональд предупредил, что безопасность на континенте невозможна без достижения согласия по вопросу разоружения.
В своем выступлении я заявил, что удовлетворен результатами конференции, но определенно указал на то, что вклад Германии в европейское сотрудничество должен основываться на значительно более широких юридических предпосылках и что одних только финансовых соглашений явно недостаточно. Мы поставили свои подписи под оттиском золотой печати города Лозанны, которая была впервые использована в 1525 году для скрепления договора между кантонами Берн, Фрейбург и Лозанна.
Прием, оказанный мне германской прессой, оказался, чтобы не сказать сильнее, прохладным. Левые газеты сочли результаты конференции позорными. Брюнинг, по их утверждению, ни в коем случае не согласился бы на окончательную выплату репараций. «Все наши требования были отправлены в мусорную корзину», – писали они. Гугенберг уже объявил на собрании партии немецких националистов в Бремене, что достигнутые результаты не имеют ничего общего с его требованием о прекращении выплаты репарационной дани. Выступления в печати, принадлежащей партии центра, разочаровывали еще больше. Газета либеральной ориентации, издаваемая Моссе и Ульштайном, по крайней мере преподнесла мне комплимент, признав, что я довел политику Брюнинга до рационального завершения, но газета «Германия», от всякого влияния на которую я отказался, заняв пост канцлера, полагала, что наши достижения на конференции в точности равняются нулю, и предположила, что Брюнинг добился бы существенно лучших результатов. Пророчества по поводу судьбы моего правительства едва ли могли быть худшими.
Макдональд, отчитываясь в палате общин, был встречен овацией. Он выразил свое особое удовлетворение тем, что совместная работа в ходе Лозаннской конференции еще теснее сблизила Францию и Великобританию. При этом он не уточнил, что сближение было достигнуто за счет Германии и истинных интересов европейского урегулирования. Эррио, в свою очередь, тоже был прекрасно принят французской палатой депутатов. Позиции его укрепились. И только наша делегация при моем возвращении в Германию была встречена на железнодорожном вокзале градом тухлых яиц и гнилых яблок.
Самый тяжелый удар я получил 13 июля. Британский министр иностранных дел сэр Джон Саймон объявил в парламенте о том, что на заключительном этапе Лозаннской конференции контакты между делегациями Франции и Великобритании привели к полному согласию и начали новый этап в деле европейского взаимопонимания. В результате оба правительства приняли на себя обязательство проводить между собой консультации по всем вопросам, могущим возникать на основе достигнутого в Лозанне взаимопонимания, и выразили надежду, что и другие правительства присоединятся к ним в свободном и откровенном обмене мнениями по всем вопросам, представляющим взаимный интерес. Кроме того, продолжал он, британское правительство намерено искать решение проблемы разоружения и работать в Женеве вместе с другими делегациями над достижением приемлемого компромисса. Далее сэр Джон объявил, что приглашения присоединиться к этой декларации отправлены германскому, итальянскому и бельгийскому правительствам. Самой поразительной и неприятной стороной этого маневра было то, что Эррио отверг мое предложение о заключении консультативного пакта, заявив, что «это предложение находится в противоречии со статьей 19 устава Лиги Наций, которая сохраняет за каждым государством право на защиту собственных интересов»[84]. Возможно, месье Эррио сможет ответить мне сегодня, как могло получиться, что британский проект оказался в большем соответствии с 19-й статьей устава Лиги Наций, чем мое предложение?
Следует добавить, что 8 июля Макдональд предупредил Эррио о неуместности в течение некоторого времени уведомлять германское правительство о новом франко-британском договоре, поскольку «немцы и так получили в Лозанне много ударов… они [Макдональд и Эррио] не должны оповещать о договоре, чтобы не создавать представления о том, что правительства Франции и Великобритании заключили в Лозанне новый альянс против Европы»[85]. Тем не менее это был именно альянс,
