Дух принялся за кофе.
— Мне сказали, что их поместили в изолятор клиники.
Давид оставил на столике деньги и поднялся.
— Идешь? — спросил он Бернгри. Тот отрицательно покачал головой.
— В номере слишком тоскливо. Пожалуй, я загляну в видеобар.
Давид вышел.
Было уже сумрачно. Справа над черной полоской холмов висела огромная щербатая Луна. Нагретая за день земля отдавала воздуху тепло вместе с душными испарениями. В потемневшем небе повисли яркие одиночные звезды. В роще слышался монотонный крик какой-то одуревшей птицы.
Мимо прошел патруль. Один из солдат держал на поводке здоровенного рыжего пса. Поравнявшись с Давидом, пес шумно втянул носом воздух и заворчал. Луч фонарика на мгновение осветил лицо Ойха, фонарик погас, и солдаты двинулись в направлении молочно высвеченного прожекторами куба Больничного Центра.
Давид докурил сигарету и повернул назад. Прогулка после встречи с патрулем показалась ему глупой демонстрацией своей мнимой свободы.
В вестибюле он встретил Бернгри.
— У меня такое чувство, что я в чем-то виноват перед Влахом, — сказал Бернгри. — Он мне показался больным.
— Он здоровее нас обоих. Просто он сломался, Два. Он устал бояться. Такое тоже бывает.
— Это не делает ему чести.
— Слова, — перебил его Давид. — Ты не знаешь, почему его не было за ужином?
— После вчерашнего скандала я не хочу его видеть, — мрачно сообщил Бернгри. — Никогда не забуду его лагерных речей о роли художника в обществе и о низости тех, кто предает искусство. Где он был искренним — в лагере или здесь? Но ведь книги-то он писал честные!
— Иногда благополучие испытывает людей больше, чем беда.
— Почему ты его защищаешь? — раздраженно вскинулся Бернгри.
— Потому что я отношусь к нему, как Рузвельт к какому-то банановому президенту. Он, конечно, сукин сын, но он наш сукин сын. Давай зайдем к нему?
— Иди один, — отказался Бернгри.
Давид оставил его в вестибюле, поднялся на лифте на пятнадцатый этаж. Дверь номера Скавронски была заперта. Давид постучал, но ему никто не ответил.
В своем номере он долго сидел за пишущей машинкой, пока не понял, что работать ему не хочется. Расточительно шло время на острове, ох, как расточительно!
Уснуть Ойху удалось только со снотворным.
Сквозь сон ему казалось, что в двери номера стучат, но подниматься не было сил. Давид все глубже погружался в бредовое забытье, раскланиваясь во сне с пучеглазыми лягушками, которые неуловимо походили на Влаха Скавронски. Лягушки снимали широкополые шляпы, вежливо отвечая на приветствия Ойха, но самая маленькая вдруг истошно закричала: «Предатель! Предатель!» Из густых зарослей подсознания немедленно выплыла огромная нахальная щука. Разинув пасть, она надвигалась на Давида. Он услышал за спиной громыхание и позвякивание, обернулся и увидел, что на него надвигается трамвай, которым управляет зеленокожий Влах. Вновь раздался звонок, и Давид понял, что звонит телефон.
Он сонно поднял трубку. Незнакомый голос извинился и учтиво спросил, когда Давид в последний раз видел Скавронски.
— Только что! — едва не ляпнул раздраженно Давид, но взял себя в руки и ответил, что видел Скавронски лишь в день появления на острове.
Человек попросил Ойха выйти. Давид вежливо посоветовал ему смотреть на часы, прежде чем будить людей. Незнакомец повторил свою просьбу, присовокупив, что это важно лично для него, Давида Ойха. В трубке послышались гудки. Давид раздраженно бросил трубку на рычаг аппарата и крепко потер лицо, заставляя себя окончательно проснуться. Он надел спортивный костюм и выглянул в коридор. Сидящие в холле люди зашевелились, и кто-то поднялся навстречу Давиду.
— Благодарю вас, господин Ойх, — сказал человек. Был он небольшого роста, крупноголовый и лысоватый. У него было обрюзгшее лицо человека, привыкшего приказывать. — Извините за столь ранний визит, но нам действительно важно узнать, когда и где вы в последний раз видели вашего приятеля Скавронски.
— Если быть точным, то позавчера, — сказал Давид. — После обеда Скавронски был у меня в номере.
Человек замялся.
— Он не изъявлял желания покинуть остров? Вот оно что! Выходит, Скавронски валял дурака, а на самом деле готовился к побегу. Лихо! Аи, да Влах! Давид ощутил нечто вроде зависти и злорадства, и к ним примешивались разочарование и сожаление. Получалось, что Влах не настолько доверял ему, Давиду, чтобы открыть свои планы. Да черт с ними, с обидами! Молодец Влах, что там говорить!
— Вы можете вернуться к себе, господин Ойх, — сказал властный собеседник. — Прошу извинить нас за беспокойство.
— Может быть, он у себя? — предположил Давид.
— Возможно, — на скулах обрюзгшего лица шевельнулись желваки. — Мы это проверим. Спокойной ночи, господин Ойх!
Стоя у дверей номера, Давид видел, как ночные гости толпятся у лифта.
Он вернулся в номер, сел на постель и задумался.
Нет, Влах просто молодец! Вот тебе и покорное жвачное, именуемое интеллигентом! Так о нас отзывался в одной из речей ретивый полковник Огу?
Интересно, где Влах раздобыл лодку? Он всегда был неважным пловцом, а до берега было не менее четырех километров.
Давид вышел на лоджию. В рваные просветы облаков проглядывали звезды. Там, где располагался невидимый материк, поблескивал одинокий огонек. Давид никогда не был на острове, иначе он угадал бы в огоньке прожектор маяка Скорса. Ойх долго смотрел на мерцающую звездочку, потом взглянул вниз. На бетонной площадке перед входом в гостиницу стоял белый медицинский фургон и подле него курил водитель.
Из гостиницы вынесли на носилках человека, прикрытого простыней. Носилки поставили в машину, и та торопливо унеслась, помигивая синими огоньками включенных маячков.
«Вот и еще один, — отрешенно подумал Давид. — В такие душные ночи людей донимают застарелые болезни и сердечные приступы. Кто это был?»
Возможно, что это был Дух. Слишком основательно доставалось старику в этой жизни. Впрочем, на месте Духа мог оказаться не один из знакомых Давиду литераторов.
В который раз Ойх подумал, что ему нечего делать на острове. Полковник Огу был прав: в этом уютном теплом коровнике они и в самом деле становятся покорными жвачными животными. Здесь сытно кормят, дают спариваться, а главное — не дают задумываться над тем, что где-то гибнут позволившие себе восстать против рабской жизни люди.
Бежать! Эта мысль все более укреплялась в Давиде. Пример Скавронски порождал уверенность в успехе. Остров был отделен от происходящего в стране не только узкой полоской воды, но и возникшей полосой' отчужденности, о которую разбивались волны бушующей в стране гражданской войны. Сейчас, когда страна разрывалась на части человеческими противоречиями, нельзя было оставаться в стороне и быть наблюдателем, требовалось найти свое место в этой борьбе, пройти через все ее перипетии и сделать все возможное для победы правого дела.
В дверь постучали.
Вошла Крис, и Давид испытал облегчение.
Крис улыбнулась ему, ставя на стол поднос с двумя чашечками кофе. Она присела на постель, и Давид обнял женщину за плечи. Крис освободилась
— Сначала получи письмо.
