— При чем тут любовь? — возразил Скавронски. — Тебе не кажется, что мы к нему относимся предвзято? Я долго думал, за что мы ненавидим Стана. В сущности, он неплохой человек, патриот, искренне желающий добра своей родине. Посмотри на все со стороны, как это сделал я, Давид! Что мы сами сделали для своего народа? Мне кажется, что время распрей кончилось. Пришла пора объединить усилия всех. Задача литераторов — объединять, а не разобщать людей. Мы должны делать то, к чему стремится Стан. Нация сильна своим единством, верно?
— С кем ты хочешь объединить народ? — с любопытством спросил Давид. — С человеком, присваивающим пять процентов национального дохода страны? С тем, кто обокрал собственное государство, пытался продать его территорию, расплодил нищету, предоставил детям возможность умирать от голода? Ты же был со мной в южных районах и видел, что там творится!
— В этом повинны сами люди, а не правительство! — возразил Скавронски. — Можно подумать, что Стан желает править покойниками! Не меньше нас он хочет стабильности в экономике, мира в стране и изобилия для всех. Ты поешь с чужого голоса, Давид! Мы должны выступать за правительство, а не против него. Надо прекратить гражданскую войну и дать стране долгожданный мир!
— Чушь! — не удержался Ойх. — По-твоему, стоит уговорить голодных подыхать с голода, бесправных — продолжать кланяться палачам, нищих — смотреть на пузатую роскошь немногих, и все сразу станет хорошо, все устроится к общему удовольствию? Но нищий не хочет голодать и смотреть, как пухнут с голода его дети! Бесправные хотят наконец получить то, что им полагается по праву рожденного! Всем нужна справедливость!
Влах угрюмо взглянул на товарища.
— Я не считаю, что можно решить все проблемы сразу, — сказал он. — Но глупо валить общие ошибки на одного человека.
— Хотя он и подталкивает всех к ошибочным решениям, а чаще принимает эти решения за других?
— Что ты накинулся на Стана? Нормальный мужик, приятный в общении, в общем-то рассудительный. Я понимаю, что ты ему не угодил своей биографической книгой о нем. Имей смелость признать, что книга была твоей творческой неудачей. Кстати, он сам это понял и не преследует тебя. Верно?
— Ты действительно веришь в то, что говоришь?
— Было бы странно, если бы я поступал иначе. Я высказываю тебе обдуманное, наболевшее.
«Господи! — подумал Давид, с жалостью оглядывая приятеля, — да когда же ты мог обдумать это, если еще несколько дней назад раскрашивал злыми красками своего сарказма рукописное болото, заселяя его персонажами нашей действительности? Неужели тебе сегодняшнему хватило одного удара о стенку вертолета?»
Он склонился к Скавронски, внимательно разглядывая синяк на его щеке. Скавронски замолчал и машинально коснулся щеки кончиками пальцев.
— Все еще заметно?
— Ты к врачу не обращался?
— Еще бы! Когда нас тряхнуло, я врезался в стенку вертолета так, что даже сознание потерял! — оживился Скавронски. — Ты не думай, никто меня не бил. Просто не закрепился, а тут вертолет тряхнуло. Очухался уже в клинике…
Скавронски замолчал и подозрительно взглянул на товарища:
— Или ты о другом? Может, ты намекаешь, что…
— Успокойся! — миролюбиво прервал приятеля Давид. — Просто мне надоел наш разговор. Ну, и что там, в клинике?
— Солидное оборудование, вежливые врачи. Проверили меня на сотрясение: мозговой алгоритм, биотоки там, температура, мозговой жидкости… Мне еще таблетки выписали, но ты же знаешь, как я к ним отношусь. Выбросил, конечно…
— Странно с нами все-таки обращаются, — вслух подумал Давид. — Вежливо. Во времена полковника Огу к нашей интеллектуальной бражке относились пожестче. А сейчас, смотри — гостиница, отдельные номера, ресторан, клиника… Даже бабы!
— Я и говорю, что другой человек Стан, совсем другой. Он-то понимает, что будущее связано с интеллигенцией. Он не желает с нами ссориться. Вы все еще поймете Стана! Для всех нас главное сейчас — найти общий язык.
— Что ты читаешь?
— Твою рукопись, Влах. Неужели ты не узнаешь собственные правки?
— Не помню, чтобы я писал когда-либо такое.
— Тогда почитай. — Давид протянул Скавронски стопку листков. — Может быть, тогда ты поймешь, откуда у тебя появились новые мысли.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ужин в ресторане не всегда бывает приятным. Бернгри был угрюм. Скавронски и Блох к ужину вообще не явились.
В зале слышались обрывки негромких разговоров.
— Что вы делали сегодня утром? — спросил Давида маленький седой Дух. Глаза старичка слезились, и он поминутно промакивал их носовым платком.
— Пытался работать. А что?
— Вы слышали выстрелы?
— Да. Вы знаете, что произошло?
— Ночью несколько молодых литераторов взломали сторожку, забрали оттуда карабин и пытались бежать с острова, но были задержаны патрулем.
Дух принялся вяло ковырять вилкой заливное мясо, принесенное официантом. Давид ощутил разочарование. Попав на остров, он быстро понял, что обещания референта — обычная словесная шелуха, обман, вроде красивого фантика на невкусной конфете. Старичок безрассудно сорвал фантик обещания, и оголилась горькая правда.
— А эти, бежавшие, — спросил Давид старичка. — Их что — на берегу постреляли?
— Нет. Одного, говорят, ранили. Того, кто с карабином был.
— И где они?
