поступал и он. Трудиться, стадо сторожить ему неохота, а вот бедокурить готов! Вот и получай за дело… И хотя душа у Хенна болела, наверное, не меньше, чем у Фомки спина — у мальчика даже слезы на глазах выступили от щенячьего визга, — пришлось-таки Фомке принять порку. Потому что точно так же, как и щенка, любил Хенн птиц, птенцов и зверей. И не мог допустить, чтобы их кто-нибудь обижал.
Но из Фомки непременно должна получиться хорошая собака — такая, которая с честью оправдывает надежды, а для этого ей следует научиться уважать порядок.
Фомка, как настоящая собака, должен уметь себя вести, будь то среди животных или среди людей. О поведении детей Хенн читал в школьных учебниках и теперь требовал достойного поведения и от своего воспитанника. Пусть даже эти требования причиняют боль не только Фомке, но и ему самому. И он, всхлипывая, направился домой. Хенн был стойким по характеру и любил порядок. Дома он сказал:
— Больше я не возьму Фомку с собой на пастбище.
— Не получается из него пастух, что ли? — поинтересовался отец.
— Не получается… Ах, да что там говорить!
Родители подумали, что Хенн повздорил с Фомкой. Это было видно и по тому, как вел себя Фомка — он несколько дней даже не подходил к Хенну, не бросался с радостным лаем ему навстречу. Все выяснилось однажды в полдень. Держа в руках сплетенный своими руками кусок веревки, Хенн подошел к отцу и попросил у него обрывок ремешка, которым можно было бы обвязать Фомке шею.
— Зачем ему ремень? — удивился отец. — Ведь собака-то домашняя.
— Значит, пусть молодых птиц распугивает, пусть зайчат душит? — нахмурился Хенн в ответ.
— Так, хочешь сразу посадить его на привязь?
— На какое-то время — да, на привязь, — решительно сказал Хенн.
Так и появился у Фомки ошейник с длинной красивой веревкой впридачу. Фомке хотелось поиграть концом веревки, и он спокойно позволил завязать ремень вокруг шеи. А как только почуял, что веревка держит его и не отпускает, мешает ему прыгать и резвиться, начался скандал.
Фомка скулил и визжал, царапался и рвался, пытался стащить ошейник через голову. В отчаянии срывал лапами ремень с шеи. Но все понапрасну. И тогда он обиделся на людей Перестал брать еду. Не позволял себя гладить. Только рычал. Оставшись на привязи, он испытывал еще большее желание побывать в лесу, ощутить заманчивые запахи птиц и зверей. Он жаловался, громко скуля и повизгивая, порой принимаясь даже выть, Но Хенн взял себя в руки и только покрикивал на него. Конечно же, Фомка не понял ничего из этой «учебы», но что это было наказание — пес уразумел. Однако наказание, по его мнению, затягивалось. Однажды ночью он перегрыз веревку и сам освободил себя из плена. Когда все утром встали, он с громким лаем бросился им навстречу. С той же радостью, с какой прыгал до того, как был посажен на привязь.
Хенн собрался было снова водворить его на место, но отец посоветовал:
— Не стоит снова привязывать его веревкой. Он теперь свое дело знает. Нужно взять цепь… Пусть тогда попробует…
А цепи в тот момент ни у кого не нашлось. Фомка остался без привязи. Снова носился по двору, выбегал на дорогу, обнюхивал все подряд. Только в стадо больше не ходил. Но туда Хенн его бы и не взял…
Хенн выбрал совсем иной ход, для Фомка-Дружка совершенно неожиданный. Проводив стадо на выгон, Хенн на обратном пути завел Фомку на лужайку возле дома, усадил его, приподнял его за передние лапы и, легонько придерживая руками, приказал:
— Сидеть!
Фомка прекрасно умел сидеть, но совсем по-другому, по-собачьи — опираясь передними лапами о землю. Поэтому приказ Хенна он принял за игру — как баловство. Он выдернул лапы из рук Хенна и сел, поставив передние лапы на землю, показывая, как должна сидеть собака. Не так, как заставляет Хенн, по- человечьи, а вот так ловко, как умеют собаки. Но друг Хенн не желал этого понимать. Он снова схватил пса, усадил его, поднял передние лапы и повторил:
— Сидеть!
— Я же сижу, Хенн! — залился лаем Фомка, повалился на траву и стал баловаться.
Но Хенн не поддавался на озорство. Он легонько шлепнул его ладонью и стал распекать:
— Глупый, сиди как следует!
И снова повторил тот же прием.
Сколько раз, даже десятков раз, пришлось его повторить, прежде чем Фомка догадался, чего от него хотят, — никто из них потом не мог вспомнить, ни учитель, ни ученик. Только после длительных и постоянных тренировок случилось вдруг, что Фомка почувствовал в себе способность сидеть в нужной позе. И вправду, если он не сразу опускал лапы, то ему какое-то мгновение удавалось удержаться в таком положении, какое нравилось Хенну. Тогда Хенн бывал чрезвычайно добр. Гладил и ласкал его, расхваливал и даже принес из дому кусочек мяса!
С этого момента Фомке стало ясно, что «сидеть!» означает одновременно и лакомство, что за «сидение» можно получить от Хенна что-нибудь вкусненькое. Это подбадривало пса. Он уже не опускал безвольно лапы, а, смешно перебирая ими, пытался сам удержать равновесие, когда Хенн приказывал ему сидеть. Но поначалу моменты, когда ему удавалось «сидеть», были коротки и случайны. Однако постепенно, постепенно — ведь любое начало нелегко — его сидячая поза становилась все более устойчивой, все более уверенной. За это Хенн хвалил его еще больше, гладил по голове и угощал бутербродом или мясом.
Однажды утром после долгой тренировки Хенн пригласил родителей посмотреть на их занятия. Фомок посидел чуть-чуть и, сделав несколько беспомощных движений передними лапами, неловко повалился на траву, прижал уши и униженно завилял хвостом. Не получилось. Он и сам это понял. Родители рассмеялись, дети завизжали от восторга, а Анни на весь двор торжествующе крикнула:
— Наш Дружок уже сидит!
Хенн протянул Фомке кусочек сахара. Это было настолько вкусно, что Фомка облизнулся.
Но отец сказал:
— Собака должна сама сидеть, если ей приказывают… А усаживать ее каждый раз самому… Так нельзя учить.
— А как же этому научить? — почесал Хенн за ухом.
— Ну поначалу можно где-нибудь возле забора или у стены дома учить, — сказал отец. — Пока не станет сидеть…
Вот тут-то и начались упражнения на «пока не станет сидеть». Хенн отводил Фомку в глубину сада или к стене дома, держал руку с кусочком сахара на весу и снова приказывал: сидеть!
— Как я буду сидеть, если ты мне не помогаешь! — лаем отвечал Фомка. Но на это никто не обращал внимания.
А когда Хенн разок прислонил Фомку спиной к изгороди и показал, что, опираясь на забор, сидеть гораздо легче, дело пошло на лад. Пес «сидел». Правда, вихляясь всем телом и перебирая лапами, но сидел довольно устойчиво. И теперь пес решил, что имеет право на сахар. Но не получил угощения. Ему указали на угол и опять приказали: сидеть!
Потребовалось еще время и тренировка, пока у Фомки вдруг не получилось то, чего от него добивались. Он сам отбежал в угол сада, оперся спиной об изгородь и встал на задние лапы, потом присел и целую минуту сидел, пока не свалился.
— Молодец! Молодец! Фомок-Дружок! — хором похвалили его ребята. И только теперь угостили сахаром. Все радовались и на время даже забыли о его бесславных проделках. Фомка сидит! Фомка поддается дрессировке!
Действительно, Фомка усвоил науку. Но понял ее по-своему. Как только он замечал в руках у детей лакомство, он тут же бежал в свой угол, вставал на задние лапы и, отчаянно перебирая передними, с визгом лаял:
— Видите, я сижу! Дайте мне тоже!
И чувствовал при этом, что имеет полное право получить награду. Но Хенн на это не соглашался. Он стыдил Фомку:
— Как же так? Опусти лапы! Сядь спокойно! Иди сюда, на полянку и садись здесь!
Опять прошло время, прежде чем Фомка стал самостоятельно сидеть на ровном месте. Но он все-таки
