Привязанность

добавила она, глянув на Иону и ужасаясь тому, с какой силой та отдирает от ее сумки пальцы своего сына. Отвернувшись от этой схватки между матерью и ребенком, она снова взяла ту же поваренную книгу, раскрыла ее наугад и попала на рецепт рагу, приготовляемого из остатков — borsa della nonna, старушкиной кошелки. Она представила себе смесь из небрежно разломанных слабительных таблеток, выдавившихся из тюбиков кремов для фиксации зубных протезов и рассыпавшихся бисквитных крошек. А что же выдаст ее собственная неряшливая сумка? Густой голубой соус средства от загара и чернила из взорвавшейся ручки? Джин инстинктивно придумывала какую-нибудь шутку, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, но при виде Ионы, молотящей своего сына, ей самой захотелось залезть вместе с ним под стол. Бедный Торин, с этим его дырявым ртом, похожим на сандвич, который кто-то уже надкусил.

Хотя Джин и знала, что в ее давней подруге присутствует куда большее, нежели то, что сейчас можно было видеть, она ее ненавидела. И ненавидела саму себя. Она стала скелетом: настолько опустилась, что ненавидит лучшую, может быть, подругу из всех, что у нее когда-либо были. Потом, неподалеку от автоматической кассы, она увидела стопку книг Ларри. Она двинулась к ней, немного слишком нетерпеливо, и Иона последовала за ней.

— Ах да, старая ты воздыхательница! Я слышала, его книга просто чудо.

— Так оно и есть, — собственническим тоном сказала Джин, хотя сама почти и не раскрывала свой экземпляр. — Позволь купить ее тебе. — Она вспомнила их преподавателя нравственной философии. — В честь доктора Эрнста Ваттеркленкера.

— Хватателя-за-коленки! — взвизгнула Иона. — Он, должно быть, уже помер.

Джин пошла заплатить.

— Мне надо бежать, — сказала она. — Опаздываю на ленч со своим редактором.

Она понимала, что Иону впечатлит эта ее фраза, меж тем как саму ее перспектива оказаться лицом к лицу со второй мрачной задачей из ее списка повергала в полное уныние. Макей был старым эгоистом и распутником, но ее стесненность простиралась дальше этих рутинных обстоятельств, к неразборчивому чувству собственного ложного положения. Как сможет она снова просидеть с ним за ленчем, подогревая энтузиазм к своей колонке, «Наизнанку с Джин Хаббард»?

Она опоздала на встречу с Эдвином Макеем на двадцать минут, и ей на это было наплевать. Стоило ей, толкнув вращающуюся дверь, войти в ресторан, как она увидела его, попивающего персиковый сок возле стойки: он сделался толще и лысее, но, вне всякого сомнения, оставался все той же выдающейся задницей — «миссис Мунлайт с унитазными губами», как называл его Марк.

— Как насчет «Беллини»? — спросил он, помаргивая лягушачьими глазками. И с унитазными глазными яблоками, подумала она, с этой парочкой оттопыренных нижних век, подобной кошмарному лифчику-балкончику.

Еще двумя «Беллини» позже — порции были очень маленькими — Джин, которая в присутствии Макея обычно лишалась всех мыслей, обнаружила, что предлагает ему серию колонок по гинекологии.

— Меня читают в основном женщины, и это та информация, которая им требуется. Мужчины же заинтересуются ею по своим собственным резонам.

Теперь Макей смотрел на нее определенно похотливым взглядом. Джин дала себе торжественный обет никогда больше не разделять с ним ленч. Даже произнести слово «гинекология» было ошибкой. Типов вроде Макея оно заставляет думать о «кисках», а то и о «кошатинке» — последнее было самым нелюбимым ею словом, это обозначающим. Каждый термин плох по-своему, но этот был наихудшим, подразумевая нечто низкое и грязное. На мгновение она подумала о Джиоване, о том, как это удивительно, что она, не зная, как звучит ее голос, знает прическу ее лобка: аккуратный маленький квадратик, такой же темный и густой, как «After Eight Mint»[47].

Она отвернулась от Макея — быстро осматривая ближайших соседей на случай, если ей понадобится помощь. Киски, снова подумала она, когда ее взгляд вобрал в себя группу фигуристых женщин за соседним столом — сплошь молодых и провокационно одетых, — в соблазнительных позах рассевшихся вокруг уродливого мужика в темных очках. Профессионалки, решила Джин, поскольку одна только власть не могла привлечь эти тела к такому лицу. Эта живая картина внушила ей мысль о совершенно другой серии колонок, о серии, посвященной семи смертным грехам, некоторые из которых она уже исследовала: похоть, гнев, зависть, гордыня.

Макей, до тех пор тупо жевавший, ненадолго оживился, услышав такое предложение.

— Великолепная идея, — сказал он. — Немного греха — это мне по вкусу.

Джин было все равно — она полагала, что эта серия может стать для нее последней.

Потому что недавно, после того как познакомилась с Брюсом МакГи в Центре разведения в неволе, она предложила серьезной английской газете статью об исчезающей популяции пустельг на Сен-Жаке. Редактор выказал живой интерес, и во время ленча с Макеем эта поддержка обеспечивала ей постоянный приток внутренней энергии. Это было подобно трепету адюльтера, и она не могла удержаться от мысли: пряча что-то у себя в рукаве, ни с кем этим не делясь, можно помочь себе выдержать долбежку буден. Если в газете опубликуют ее материал, она сможет уйти из «Миссис», уйти от Макея, который почти двадцать лет был ее основным спонсором — стражем, как это ни парадоксально, ее независимости. Но она не вполне готова была уволиться. Перед их отъездом на Сен-Жак она подслушала на рождественской вечеринке, как заместитель Марка одарил молодую работницу, хотевшую попытать свое счастье в качестве танцовщицы, таким советом: «Не бросай постоянной работы». Вероятно, он был прав. Но как можно в свободное от работы время выяснить, танцовщица ты или нет? Является ли преступлением или, может быть, грехом закапывать свои таланты в землю?

— По греху в месяц. С точки зрения здоровья, — добавила она для большей убедительности, полагая, что управится и с колонкой, и с пустельгами, ведь лунного света у миссис Мунлайт все равно не убудет. Макей, скорее всего, никогда даже не просматривал газету, отличную от таблоида. Она воспользуется своей девичьей фамилией, Уорнер, пускай себе ее собственный агент говорит, что она «либо Джин Хаббард, либо никто».

Хотя в меню, к сожалению, не было borsa della nonna, Джин порадовалась, увидев, что ее блюдо penne e formaggio al forno — попросту говоря, макароны с сыром, или то, что Филлис привыкла называть обедом Крафта — стоит 22 фунта 50 пенсов. Она не могла уйти до кофе, а потому собиралась вместо кофе обычного заказать серьезный десерт: шоколадный мусс каппучино (16 фунтов 50 центов). Когда его подали, она вспомнила великолепную сумку Ионы. Охваченная еще не угасшим сожалением о своих упущенных возможностях, которое возникло в книжном магазине, она жаждала вырваться из силовых полей роскошных, словно мусс, товаров и даже давних подруг. Ей не терпелось вернуться к дочери, оказаться дома в Кэмдене, где красить волосы в розовый цвет до сих пор считалось клевым, а вместо «круто» можно было говорить «классно».

Снаружи шел сильный дождь, но ничто не могло заставить ее мешкать. Макей не пожелал дать чаевых девушке в гардеробной и теперь моргал и тужился, просовывая руки в рукава полушинели, которая была для него слишком мала; он был похож на чайку, пытающуюся взлететь из лужи разлившейся нефти. Выходя через вращающуюся дверь, Джин едва ли не чувствовала, каких усилий воли стоило ему удержаться от того, чтобы притиснуться к ней сзади, а когда она повернулась, чтобы попрощаться, то увидела в его выкаченных глазах соразмерное желание вознаградить себя за проявленное самообладание — жирным и влажным поцелуем в губы. За жирными и влажными губами последовал жирный и влажный язык. Все кончилось, прежде чем Джин успела вознегодовать, и она, бросившись по Эйлбмарль-стрит, завопила и замахала рукой при виде чуда — свободного черного такси, давая слово не давать себе думать об этом снова, никогда.

И она поклялась, что если газета опубликует ее материал о пустельгах, то она бросит свою работу, что бы за этим ни последовало. Она наконец осознала этот опасный факт: «Миссис» был не просто скучным, основанным на успешной формуле журналом, возглавляемый редактором с извращенным мозгом размером с горошину, он был идеальным средством выражения отвердевшего склада ума порабощенной им ведущей колонки. Ей надо прекратить быть этой самой «Миссис». Она знала, что Иона и Элли удивились бы тому, что она просто не ополчилась на Марка. Но ведь они его не любили.