— Саша!.. — с трудом выговаривает Ирина. — Не пойму!.. Зачем ты возишься с нами? Зачем мы тебе?.. Ты ведь свободен!.. Можешь прекрасно устроить свою жизнь, — тяжело вздыхает она.
— Могу-могу!.. Конечно, могу... Но не хочу!.. Понимаешь, мне понравилось бороться с трудностями… К тому же я, быть может, люблю тебя!..
… Ирина встает с дивана. Берет фотографию и медленно рвет на мелкие кусочки. По щекам ее катятся слезы …
Просыпается Ирина рано утром опять в тяжелом кризе. Но все-таки ей удается собраться. И вот уже с дорожной сумкой через плечо она медленно подходит к остановке, где стоит, будто поджидая ее, автобус. Устроившись на свободном месте, она распечатывает второе письмо сына:
…Мама! Я каждый день отмечаю в календарике. У меня на голове все время лежит мокрое полотенце, но все равно через каждые две минуты я обливаюсь потом...
Толпа выносит Ирину из автобуса в метро.
…Мамочка! У меня больше нет бумаги, потому что мне нельзя выходить. А кого я прошу мне купить, все отказываются!..
Переполненный эскалатор выбросил Ирину к выходу станции метро «Вокзальная», когда до отправления поезда осталось несколько минут. Ирина понимает, что с ее теперешними возможностями она может не успеть, и усердно продвигается к вокзалу. На перроне гам отъезжающих перекрывает громко звучащая из вокзальных усилителей музыка. Ирина с трудом находит свой двенадцатый вагон. Отдышавшись, она оглядывается по сторонам. Вокзальное радио передает песню Игоря Талькова «Летний дождь», а Ирина еще надеется увидеть в толпе Александра.
— задушевно поет Тальков.
Поезд трогается. Ирина старается на ходу забраться в вагон. Ей бы это ни за что не удалось, если бы две молодые проводницы не подхватили ее под руки и не затащили в тамбур, а затем легонько подтолкнули внутрь вагона.
Почти упала Ирина на свое место. Но тут сердобольная старушка, сидящая напротив, подсказала ей:
— Вам сейчас не надо сидеть… Вы походите немного… Отдышитесь… На вас ведь лица нет…
Ирина послушно поднялась и медленно пошла по коридору. И вновь ей слышится:
...Мама! Мне ночью ты снилась. Как долго тянутся дни. Голова продолжает болеть, не проходит даже ночью. Не знаю почему, но мне стало так трудно с тобой расставаться, мама!.. Нам воспитатель сказал, что лечение только месяц. Второй месяц — отдых. Но у меня здесь не может быть отдыха!..
… — Отдыхать? — спросила старушка Ирину, когда та снова опустилась на свою полку.
— Нет, за сыном, — ответила Ирина в изнеможении, откинувшись всем телом к стене.
— Как же это вы чуть не отстали от поезда?.. Поздно взяли билет?.. А вам уже лучше?.. Может — таблетку?..
— Нет-нет, — прервала учтивый поток вопросов Ирина. — Спасибо… У меня свои есть… А билет?!. Достали мне с горем пополам... Однако, пройдя вдоль вагона, я обнаружила, что он почти пуст…
— Вот-вот… — подхватила старушка. — Я сюда, к дочке, так же добиралась… Они билеты в кассе держат до последней минуты, ироды. Пусть даже пропадут. Но кто сотню сверху положит, так, пожалуйста, получай!.. Сама видела, ей-Богу!.. Ох, и везде такое безобразие. Просто мафия какая-то… Эх-эх-эх, — тяжело вздохнула старушка и принялась искать что-то в своей бездонной сумке.
Ирина только было прикрыла глаза, чтобы чуть-чуть прийти в себя, как в купе вошла проводница.
— Билеты, пожалуйста… Спасибо… Так, Евпатория… А вы до Джанкоя… Хорошо… Постель я принесу попозже. И чай тоже… Доброго пути!..
— Какая милая девушка, — после ее ухода довольно констатировала старушка.
— Да, — согласилась Ирина. — Они, видать, стройотрядовцы, осваивают европейский стиль работы.
— И то верно. У нас не часто встретишь такое обращение с пассажирами!..
Пока происходит этот разговор, вагонное радио информирует слушателей о работе сессии Верховного Совета Украины. И вот диктор проникновенно говорит о недавнем решении Верховного Совета обратиться ко всем республикам и к украинской диаспоре за помощью детям, пострадавшим в результате Чернобыльской катастрофы, а также о том, сколько детей уже отправлено на лечение в другие страны и т. д.
Ирине снова сделалось худо. Она взяла таблетку под язык. Лицо ее посерело. Она закрыла глаза. Старушка, выждав время, проникновенно спросила:
— Давно страдаешь, дочка?
— Пять лет уже…
— А сын что же — в санатории лечится?..
— Да.
— Неужто тоже болен?
Ирина побледнела, глаза наполнились слезами. Она лишь сглотнула подступивший к горлу ком.
— Сколько лет-то ему?
— Скоро четырнадцать… А когда началось все это, девяти не было, — выдохнула Ирина.
Старушка напряженно всматривается в ее лицо:
— Так вот оно что!.. Ах, Боже ты мой!.. Да вы из Чернобыля, что ли?!..
— Из Припяти, — почти прошептала она.
— Стаканчики можно забрать?.. — почти над ухом слышит Ирина мягкий голос проводницы.
— Да, да... Пожалуйста! — роется она в сумочке, достает мелочь и протягивает проводнице.
Та уходит. А вагонное радио передает очередной информационный выпуск, в котором, среди прочих новостей, опять сообщается приблизительно следующее:
Ирина поднимается и нервно крутит выключатель, пока радио не смолкло.
— А как твой себя чувствует? — спрашивает старушка.
— Плохо... Ему дали в поликлинике путевку на два самых жарких месяца в Евпаторию… Других не
