И она была права, но только отчасти. К обыденным вещам Эффи действительно не проявляла особого интереса, и, казалось, ей совершенно безразлично, в каком количестве их закупят. Подлинный ее характер проявился несколько позже, когда они с матерью, прогуливаясь по Унтер-ден-Линден, мимо роскошно убранных витрин магазинов, зашли к Демуту, чтобы приобрести все необходимое для предстоящей свадебной поездки в Италию. Эффи нравились только самые элегантные вещи, и, если она не могла купить лучшего, от второсортного она отказывалась вовсе, ибо вещи второго сорта в ее глазах не представляли никакой ценности. Да, она могла отказаться от многого, тут ее мать не ошибалась; в этом умении отречься угадывалась скромная непритязательность. Но зато, когда ей в виде исключения попадалось нечто, чем, как ей казалось, стоило обладать, – в таких случаях Эффи становилась требовательной.
Глава четвертая
Когда обе дамы отправились в обратный путь в Гоген-Креммен, кузен Дагоберт провожал их на поезд. Эффи и ее мать провели несколько счастливых дней еще и потому, что им не пришлось страдать от неудобного и почти неприличного для их звания родства. «Тетка Тереза, – заявила Эффи сразу же по прибытии в Берлин, – не должна знать о нашем приезде. Пусть она не приходит к нам в отель. Или «Hotel du Nord», или – тетка Тереза, то и другое несовместимо». Мать в конце концов склонилась на ее сторону и в знак согласия поцеловала любимое дитя в лоб.
С кузеном Дагобертом, разумеется, все обстояло совсем иначе. Солдафонства в нем отнюдь не было, а своими веселыми оригинальными манерами, ставшими почти традицией у александрийских офицеров, он умел приятно развлечь и мать и дочь. Хорошее настроение сохранялось у них до самого отъезда.
– Дагоберт, – так было сказано ему при расставании, – значит, ты будешь на моем девичнике и, само собой, с друзьями. Ведь после представления будет бал. Ты вообрази себе: мой первый большой бал, а может быть, и последний. Если ты приведешь шесть товарищей, только не солдат и не торговцев мышеловками и, разумеется, лучших танцоров, то это будет очень кстати. А с утренним поездом вы вернетесь назад.
Кузен обещал, на этом они и расстались. Около полудня обе дамы сошли на своей захолустной железнодорожной станции, среди торфяных болот, и в течение получаса добирались в повозке до Гоген- Кремме-на. Брист был очень доволен, что его жена и дочь опять дома, и забросал их вопросами, большей частью не дожидаясь ответа. Вместо этого в промежутках между вопросами он принимался рассказывать, что пережил за это время.
– Вы только что говорили мне про Национальную галерею и про «Остров блаженных», – ну, а у нас здесь, пока вас не было, тоже кое-что произошло: наш инспектор Пинк с женой садовника... Естественно, Пинка мне пришлось уволить, – кстати говоря, без особого удовольствия. Просто фатально, что такие истории почти всегда приходятся на время уборки урожая. У Пинка вообще золотые руки, только, увы, он не там пустил их в ход, Но оставим это: Вильке уже начинает беспокоиться.
За столом Брист слушал внимательнее; их веселое времяпрепровождение в обществе кузена, о котором ему много рассказывали, вызвало с его стороны одобрение, в меньшей степени – их обхождение с теткой – Терезой, Однако было видно, что это внешнее недовольство, в сущности, скрывало внутреннюю радость, так как их маленькая проказа пришлась ему по вкусу, а тетка Тереза была действительно комичной фигурой. Он поднял бокал и чокнулся с женой и дочерью. После обеда, когда некоторые из самых красивых покупок были распакованы и представлены его суду, он проявил к ним большой интерес, который, очевидно, не угас и позже, особенно при просмотре счетов.
– Дороговато, или, скажем прямо, очень дорого, ну да ладно. Во всем этом столько шика, я хотел сказать, столько прелести, что кажется, – если бы вот такие же чемоданы и такой плед ты подарила мне к рождеству, то к пасхе мы были бы в Риме и с восемнадцатилетним опозданием совершили свадебное путешествие. Как ты полагаешь, Луиза? Может, возьмем свое, хоть задним числом? Лучше поздно, чем никогда.
Госпожа фон Брист сделала движение рукой, как будто хотела сказать: «Неисправимый!» – а в остальном предоставила его собственному смущению, которое, впрочем, было не очень велико.
Был конец августа, приближался день свадьбы (3 октября), и в господском доме, как и в церкви и в школе, полным ходом шли приготовления к торжеству. Янке, верный своей страсти к Фрицу Рейтеру, изобретал нечто весьма «глубокомысленное»: Берта и Герта выступали в ролях Лининг и Мининг, разумеется – на диалекте; Гульда в роли Кетхен из Гейльбронна – в сцене под бузиной[12], а гусарский лейтенант Энгельбрехт – Веттера фон Штраля. Нимейер, которому позволено было именоваться Отцом Идеи, ни на минуту не сомневался, что ему необходимо сочинить стихи и для Эффи и для Инштет-тена. Сам он остался вполне доволен своей работой и сразу же после первой репетиции выслушал много приветливых слов в ее адрес от всех участников, за исключением своего покровителя и старого друга Бриста, который, прослушав эту смесь из Клейста и Нимейера, живо запротестовал, впрочем отнюдь не из литературных соображений.
– «Высокородный господин», опять и опять «высокородный господин»! Что это значит? Это сбивает с толку, это все переворачивает. Инштеттен, без сомнения, человек славный, образец характера и выправки, но Брист, – прости мне этот берлинизм, Луиза, – Брист в конце концов происходит тоже не от плохих родителей. Мы ведь слава богу, в известном смысле историческая фамилия, да позволено мне будет на это сослаться, а Инштеттен – нет; Инштеттены – просто очень старый род, по-моему даже – из первых дворян, но что такое первые дворяне? Я не хочу, чтобы Брист, или хотя бы персонаж из предсвадебного представления, в образе которого каждому предстоит узнать нашу Эффи; я не хочу, чтобы урожденный Брист прямо или косвенно кому бы то ни было говорил «высокородный господин». В таком случае Инштеттену следует быть по крайней мере скрытым Гогенцоллерном – бывают ведь и такие. Но он не Гогенцоллерн, и, следовательно, я повторяю, это – нарушение субординации.
И действительно, Брист долго и упорно отстаивал свое мнение. Лишь после второй репетиции, где Кетхен, уже наполовину костюмированная, вышла в очень узком бархатном корсете, он позволил себе, – а он никогда не скупился на похвалы в адрес Гульды, – сделать замечание, что «Кетхен выступала весьма удачно». Эти слова были равносильны сдаче оружия, или по крайней мере вели к таковой. Стоит ли говорить, что все это держалось от Эффи в секрете. При большем любопытстве последней это было бы почти невозможно, но Эффи проявляла слишком мало желания вникать в приготовления к свадьбе и в задуманные сюрпризы. Как она сама подчеркнуто объясняла своей матери – «она может и подождать», и когда госпожа Брист выразила по этому поводу некоторое сомнение, то Эффи повторила еще раз: это действительно так, мама может этому поверить. А почему бы и нет? Ведь все это лишь спектакль, к тому же красивее и поэтичнее, чем «Золушка», которую она видела в последний вечер своего пребывания в Берлине, он ведь быть не мог. Вот там она действительно сыграла бы сама, хотя бы ради того, чтобы измазать мелом сюртук смешного учителя. А как чудесно в последнем акте пробуждение Золушки! Она становится принцессой или хотя бы графиней: это поистине сказочно. – Так нередко говорила Эффи. В эти дни она резвилась больше прежнего и очень возмущалась постоянным шушуканьем и таинственностью подруг.
– Пусть они меньше важничают и больше бывают со мной. Они все прячутся, а я должна за них бояться и стыдиться, что они – мои подруги.
Из этих насмешливых речей было видно, что ни о девичнике, ни о свадьбе Эффи совсем не заботилась. Так думала госпожа фон Брист, но это не беспокоило ее, потому что-Эффи – и это было хорошим признаком – много размышляла о своем будущем и, обладая богатой фантазией, по четверти часа предавалась мечтам о предстоящей жизни в Кессине. Правда, эти мечты весьма и и весьма забавляли мать, так как в них проявлялось довольно удивительное представление о Померании. Так, ей нравилось представлять себе Кессин чем-то вроде сибирского города, где лежат вечные снега.
– Сегодня Гогенгофер прислал последние вещи, – сказала госпожа фон Брист, когда они с Эффи, как обычно, сидели перед фасадом флигеля у рабочего столика, на котором запасы белья и одежды росли все больше, а газет становилось все меньше. – Надеюсь, что теперь у тебя есть все, Эффи. Однако если ты утаила еще какие-нибудь маленькие желания, то выскажи их сегодня же, и если хочешь – сейчас. Папа выгодно продал рапс и сейчас в необычайно хорошем настроении.
– Необычайно? Он всегда в хорошем настроении.
– В необычайно хорошем настроении, – повторила госпожа фон Брист. – И это следует использовать. Ну, говори. Много раз, когда мы еще были в Берлине, мне казалось, что тебе хочется купить то одно, то
