оврагов этой долины, от людей, которые живут здесь… или
– Кем надо быть, чтобы уничтожать деревенское кладбище?
– Тем, кто хочет уничтожить нашу историю.
Она помолчала. На память пришло предостережение графа. Потом всё же спросила:
– А расследование проводилось?
– Какое расследование?
– Ну… того, что здесь произошло.
– Когда в войну разбираться со всеми бомбёжками и их последствиями?
– Я имею в виду, после окончания войны. Наверняка не могло быть так, чтобы целую деревню просто уничтожили и никто даже не заглянул в неё.
– Представляете, что здесь было после войны? Лес полон трупов, поля – развалин, каждая политическая партия тянет в свою сторону. – Он слегка улыбнулся. – А партий у нас было очень много – преимущество демократического общества. Во всяком случае, война не кончалась ещё двадцать лет. Может, и сейчас продолжайся. До сих пор американцы, англичане, немцы воюют за эту землю, хотя цели у них теперь иные.
Он достал из отделения для перчаток два больших фонаря.
– Понадобятся нам. А теперь я покажу вам тайну Муты…
Птица, молчавшая, пока они спускались по лестнице, запела утреннюю песню, едва свет фонаря Прокопио попал в её грубо сделанную клетку. Первой мыслью Шарлотты было: «Как это жестоко – держать её здесь в полной тьме!» Потом: «Странно для немой иметь…»
– Она ей для того, чтобы не было одиноко, а не чтобы слушать её пение, – быстро сказал Прокопио. – Нравится клетка? Я сам сделал, из свежих ивовых веток.
Крохотное создание продолжало высвистывать затейливую мелодию.
– Что это за птичка?
– Просто какая-то
– «Безвольно», – поправила его Шарлотта, улыбаясь. – Вы говорите по-английски почти без ошибок, где вы ему научились?
– Два года жарил рыбу с картошкой в Брайтоне. С собой или здесь, мадам? Сбрызнуть чипсы уксусом?
– Вот это да, здорово у вас получается! – рассмеялась она. – В Лондоне все лавки, торгующие жареной рыбой с картошкой, принадлежат китайским и турецким иммигрантам.
– В Брайтоне тоже. К счастью, та, в которой я работал, была достаточно большая, чтобы нанять официантку. Девушку-англичанку, студентку художественного факультета, очень хорошенькую.
– Ага, понимаю. У вас была переводчица, она учила вас языку.
– Да, она учила меня многим вещам, восхитительно учила, пока не ушла от меня к испанцу
Шутка состояла в игре слов, которая делает перевод столь тонким искусством. Насколько часто, спрашивала себя Шарлотта, в итальянской истории переводчик,
Прокопио зажёг масляную лампу и подвесил под низким потолком, осветив подвал, сверху донизу покрытый словами и картинками. Стены, потолок, внутренность шкафов месяц за месяцем, год за годом оклеивались газетами и открытками с репродукциями известных полотен, находящихся в музеях по всей Италии; в сыром воздухе их уголки отклеились и завернулись. Почему человек, собиравший репродукции картин, так ненавидит одну из них, что готов уничтожить её? Наверняка немую подвигло на это безумие или бешенство, решила Шарлотта.
Яркие открытки, прикреплённые поверх серых башен текста, напомнили ей светлые участки горных склонов, видимые сквозь городские стены. Её педантичный, аналитический ум начал искать смысл или определённый порядок в случайном расположении образов и заголовков: GUERRA, MASSACRATI1[87] (здесь на мысль приходит рафаэлевское «Избиение младенцев»), ASSASSINIO, OMICIDIO[88] (а здесь «Бичевание» делла Франчески). VIOLENZA CARNALE, VIOLENZA SU DONNA, CELE-BRITE SCANDALE. Распятия, замученные святые, девственницы, и тут же война, массовые убийства, политические убийства, зверство, изнасилование, скандальная история жизни кинозвезды – все те же старые истории, чтобы продать газеты, религию и национализм последних пятидесяти лет, ставшие обоями этого подвала. Шарлотта переходила от одной войны к другой, к третьей, к четвёртой. Итальянцев посылали с Франко умирать на гражданской войне в Испании, итальянцы замерзали на русском фронте.
– Тут есть газеты, должно быть, тридцатилетней, а то и больше давности… Этот подвал принадлежал семье Муты?
Он ухмыльнулся:
– Кто такая эта Мута, о которой вы говорите? Может, цыганка. Какая-то заблудившаяся беглянка, которая завернула в Сан-Рокко в поисках убежища. В войну и после неё много было таких.
Шарлотта попробовала зайти с другой стороны:
– А не умеет ли она читать, раз хранит всё это?
– Нет. Моя тётка оставляет наши газеты у церкви, иногда и открытки, но для немой это просто материал. Газеты спасают от холода и сырости, ими удобно разжигать огонь. – Он показал на грубую печку с трубой, которую немая соорудила для себя.
– Так она что-то готовит? – спросила Шарлотта. – Она не удивилась бы, увидев обглоданные кости. Звериная жизнь.
– Разумеется. Чувствуете запах рыбы?
Шарлотте казалось, что в подвале стоит вонь, как в звериной берлоге. Она пришла в ужас от этого свидетельства безмолвного подземного существования, одиночество которого скрашивают лишь лица с репродукций.
– Я время от времени вижу, как она ставит ловушки на рыбу в горном ручье, хотя близко она меня не подпускает. Но вот это – моё. – Он показал на тарелку с горкой сосисок. – Я приправляю их апельсиновой цедрой и пряностями, а моя тётка оставляет их вместе с газетами. Немая, наверно, воображает, что они – дар богов. – Он взял кусок грубого мыла. – Я сделал его из каустической соды и лаврового листа, как, бывало, делала моя мать. – Он улыбнулся с некоторой злостью. – И с добавлением непригодных свиных обрезков, когда забиваю свинью, – это главная составляющая. Однако при этом нужно быть осторожным. Одного взгляда постороннего человека вроде вас во время варки мыла достаточно, чтобы испортить всю партию.
Свет лампы отбрасывал на стену увеличенную тень его лохматой головы, чётко рисовались крупные завитки волос. Чувствуя его позади себя, как подобное быку существо в этом лабиринте слов, Шарлотта двигалась от описания сосисок и мыла вдоль стен, уставленных консервированными продуктами. Многие наклейки на банках были времён войны, другие банки, без наклеек, – недавнего приготовления, соответственно их содержимое было посвежее: солёные грибы, чьи побледневшие пластинки напоминали жабры, белые, похожие на спаржу и размером с палец, куски рыбы. Она направила луч фонаря вглубь подвала, где помещение, сужаясь, переходило в коридор, почти заваленный обвалившейся землёй вперемешку с деревянными брусьями.
– Туда нельзя!
Окрик Прокопио не дал ей последовать за лучом; тут же он с удивительной лёгкостью и быстротой шагнул к ней и положил руку на плечо. Мощь его руки парализовала её, будто огромная лапа или копыто заявило права на эти несколько дюймов её кожи. Какая-то тяжесть пронзила её, пригвоздив к земле.
– Это почти под воротами Люцифера, куда швыряли гранаты, – сказал он. Она чувствовала сигарно- анисовый запах его дыхания, как ни странно, казавшийся приятным. – Потолок держится ни на чем, на
