Примчалась нянька с плоской лоханью для замачивания псины.
— Ничего другого нет. Берите это.
— Помогите-ка мне подложить под нее эту штуку, — сказал Жакмор.
— Края слишком острые, — заметила нянька.
— Так и надо, — возразил врач. — Это будет ей наказанием.
— За что же ее наказывать?.. — удивилась нянька. — Она не сделала ничего плохого.
— А что она сделала хорошего?
Широкие бедра роженицы вжались в лоханку.
— Ну, — вздохнул Жакмор, — что дальше? В компетенцию психиатра такие вещи не входят.
Он напряженно думал. Между тем роженица безмолвствовала, а служанка стояла столбом, вытаращив на него пустые глаза.
— Должны отойти воды, — наконец сказала она. Жакмор обрадовался подсказке, хотя не подал виду, что услышал. Вдруг он изумленно поднял голову. В комнате стало темнеть.
— Это что, солнце ушло за тучу? — спросил он. Девушка подошла к окну. Свет сползал за кромку скал, а взамен с той стороны поднимался ветерок.
— Не пойму, что творится… — пробормотала она, боязливо отступив.
Тьма все сгущалась и поглотила все предметы в спальне, только тускло светилось каминное зеркало.
— Сядем и подождем, — смиренно сказал Жакмор.
Из открытого окна тянуло полынной горечью и пылью. Белый день сменился непроглядной теменью. В черноте спальни прозвучал возглас роженицы:
— Больше никогда. Ни за что. Никаких детей.
Жакмор заткнул уши — голос ее терзал слух, как скрежет ножа по закопченной сковородке. Нянька не выдержала и разревелась. Голос проникал под череп, сверлил мозги.
— Вот, сейчас вылезут, — с желчным смешком продолжала роженица. — А я тут разрывайся от боли. И это только начало.
Слова перешли в стоны, потом снова послышался задыхающийся голос:
— Впереди годы и годы, когда ни часу, ни секунды покоя. Значит, вся эта мука только ради того, чтобы мучиться всю жизнь.
— Ну, хватит, — рявкнул Жакмор.
Крики роженицы слились в сплошной душераздирающий вой. Жакмор успел привыкнуть к темноте и теперь различал в слабом свечении зеркала, как несчастная выгибалась дугой и что есть сил тужилась. Лавина крика захлестывала, залепляла уши врача. Вдруг в темном промежутке меж согнутых в коленях ног появились два пятнышка посветлее. Жакмор скорее угадал, чем увидел, как нянька, выйдя из оцепенения, подхватила двух младенцев и стала заворачивать их в пеленки.
— Остался еще один, — пробормотал Жакмор сам себе.
Обессилевшая мать, казалось, вот-вот потеряет сознание. Жакмор подошел поближе к кровати. И, когда показался третий ребенок, ловко принял его, облегчив усилия роженицы. В полном изнеможении она распласталась на спине. Тьма так же бесшумно начала растворяться, в комнате становилось светлее. Проступили очертания лежащей, откинувшей голову набок женщины, ее осунувшееся от страшного напряжения лицо, темные круги под глазами. Жакмор вытер пот со лба и шеи и с удивлением прислушался к доносившимся из парка мирным звукам. Нянька запеленала третьего младенца и уложила всех троих рядком на кровати. Потом достала из шкафа чистую простыню и развернула ее во всю длину.
— Затяну ей живот, — сказала она, — и пусть спит. А вы можете идти.
— Вы перерезали пуповины? — осведомился Жакмор. — Пупки надо завязать очень туго.
— Я завязала розочками. Так красивее и держится хорошо.
Он тупо кивнул.
— Вы бы зашли к хозяину, — сказала нянька.
Жакмор подошел к двери в комнату Анжеля, повернул ключ и вошел.
Анжель, скорчившись, сидел на стуле. Крики Клемантины еще наполняли гулом все тело. Услышав, что открылась дверь, он поднял голову. Вид рыжебородого психиатра поверг его в изумление.
— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики в доме.
— Это Клемантина, — сказал Анжель. — Уже все? Ну, как? Скажите же!
— Вы трижды отец, — сообщил Жакмор.
— Тризнецы? — удивился Анжель.
— Пара двойняшек и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он родился не вместе с первыми, а сам по себе. Это признак сильной личности.
— Как она себя чувствует? — спросил Анжель.
— Хорошо. Вы скоро сможете ее увидеть.
— Да, но она меня не может видеть. Вот даже заперла.
Вспомнив о приличиях, Анжель поспешно предложил:
— Хотите чего-нибудь выпить или перекусить? — И с трудом встал.
— Спасибо, пока не хочу, — ответил Жакмор.
— Что вы вообще делаете в этих краях? — спросил Анжель. — Проводите отпуск?
— Да, — ответил Жакмор. — И, раз вы предлагаете мне свое гостеприимство, я здесь и остановлюсь. Уверен, мне будет удобно.
— Счастье, что вы оказались рядом.
— А что, здесь нет врача?
— Да я же был заперт и не мог ничем распорядиться. Все должна была устроить служанка. Она местная и очень предана хозяйке.
— Понятно…
Разговор иссяк. Жакмор расчесывал свою рыжую бороду пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце. Анжель внимательно оглядел его. Психиатр был одет в черный костюм тонкого сукна: узкие брюки со штрипками и длинный, застегнутый на все пуговицы пиджак, скрадывавший ширину его плеч. На ногах — черные лакированные сандалеты. Из-под пиджака выглядывал каскад лиловых складок атласной рубашки. Все просто и неприхотливо.
— Я рад, что вы остаетесь у нас, — сказал Анжель.
— Пожалуй, вам пора заглянуть к жене, — напомнил Жакмор.
Клемантина лежала, не шевелясь и уставив взгляд в потолок, — она отдыхала. Двое огольцов лежали справа от нее, третий — слева. Служанка успела прибрать комнату. Солнце заливало ее через открытое окно.
— Надо будет завтра отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Во-первых, она не сможет кормить двоих да еще одного в придачу, во-вторых, так будет быстрее, и, в-третьих, не испортится форма груди.
Клемантина повернула голову к вошедшим, смерила их ледяным взглядом и сказала:
— Я буду кормить их сама. Всех троих. И грудь у меня от этого не испортится. А если испортится, еще лучше. Плевать мне теперь на красоту, я не собираюсь никому нравиться.
Анжель подошел к жене, хотел погладить ее руку, но она не дала.
— Хватит, — сказала она. — Незачем снова начинать эту музыку.
— Но послушай… — прошептал Анжель.
— Уйди, — устало сказала Клемантина. — Я еще не могу тебя видеть. Мне было так больно.
— Разве тебе не полегчало? — спросил Анжель. — Ты так переживала из-за живота, а теперь, смотри, его больше нет.
— Встанете — следа не останется, — сказал Жакмор. — А пока не снимайте повязку.
Собрав все силы, Клемантина привстала и прошипела:
— Значит, по-вашему, я должна прекрасно себя чувствовать?.. После всего этого… не успела
