— Все мои кандидатуры отпали одна за другой, — сказал Жакмор. — Так что пришлось довольствоваться Слявой. Но, смею вас заверить, содержимое этой черепной коробки ни одного психоаналитика не обрадует.
— Вам еще долго? — поинтересовалась Клементина.
— Что?
— Ваш психоанализ продвинулся далеко?
— Да, не близко, — ответил Жакмор. — Вообще-то я с беспокойством ожидаю того момента, когда смогу дойти до самых мельчайших деталей. Но все это неинтересно. А вы, что с вами сталось? Вас совсем не видно в столовой. Ни в обед, ни в ужин.
— Я ем в своей комнате, — с удовлетворением произнесла Клементина.
Ах, вот как? — отозвался Жакмор.
Он оглядел ее фигуру.
— Кажется, вам это пошло на пользу, — промолвил он.
— Теперь я ем только то, на что имею право, — сказала Клементина.
Жакмор отчаянно искал тему для разговора.
— А как настроение, хорошее? — невпопад спросил он.
— Даже не знаю. Так себе.
— А что такое?
— Честно говоря, я боюсь, — пояснила она.
— Чего именно?
— Я боюсь за детей. Постоянно. С ними может случиться невесть что. И я это себе представляю. Причем ничего сложного я не выдумываю; я не забиваю себе голову чем-то невозможным или несуразным; нет, но даже простого перечня того, что может с ними произойти, достаточно, чтобы свести меня с ума. И я не могу избавиться от этих мыслей. Разумеется, я даже и не думаю о том, что им угрожает вне сада; к счастью, они еще не выходят за его пределы. Пока я стараюсь не думать дальше ограды, у меня и без этого голова идет кругом.
— Но они ничем не рискуют, — сказал Жакмор. — Дети более или менее осознают, что для них хорошо, и почти никогда не ошибаются в своих поступках.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен, — сказал Жакмор. — Иначе ни вы, ни я здесь сейчас не находились бы.
— Пожалуй, — согласилась Клементина. — Но эти дети так отличаются от других.
— Да, конечно.
— И я так их люблю. Я так их люблю, что передумала обо всем, что может с ними случиться в этом доме и в этом саду, и это начисто отбило у меня сон. Вы даже не можете себе представить, как все опасно. И какое это испытание для матери, которая любит своих детей так, как их люблю я. А в доме столько дел, —и я не в состоянии все время за ними ходить и присматривать.
— А служанка?
— Она глупа, — сказала Клементина. — С ней они в еще большей опасности, чем без нее. Она ничего не чувствует, и я предпочитаю держать детей как можно дальше от нее. Она совершенно безынициативна. Вот как выйдут они со своими лопатками в сад, и начнут копать, и докопаются до нефтяной скважины, и нефть как брызнет и затопит их всех, а служанка и сделать ничего не сможет. Меня просто трясет от ужаса! Ах! Как я их люблю!
— Да, действительно, вы в своих предвидениях учитываете все, — отметил Жакмор.
— Меня волнует еще кое-что, — продолжала Клементина. — Их воспитание. Меня колотит от одной мысли, что они пойдут в деревенскую школу. И речи быть не может, чтобы они туда ходили одни. Но я не могу отправить их с этой девицей. С ними обязательно что-нибудь случится. Я поведу их сама; время от времени вы сможете меня подменять, если дадите слово, что будете очень внимательны. Нет, все-таки сопровождать их должна только я. Пока еще можно не задумываться всерьез об их учебе, они для этого слишком малы; мысль о том, что они выйдут за ограду сада, меня так пугает, что я еще не осознала опасность, которая в этом таится.
— Пригласите репетитора, — предложил Жакмор.
— Я об этом уже думала, — ответила Клементина, — но должна вам признаться: я ревнива. Это просто глупо, но я никогда не допущу, чтобы они привязались к кому-нибудь еще, кроме меня. Ведь если репетитор будет хорошим, они обязательно привяжутся к нему; если он будет плохим, то отдавать ему своих детей я не собираюсь. Да и вообще я не очень доверяю школе, но, по крайней мере, там есть учитель; проблема же с репетитором мне представляется практически неразрешимой.
— Вот кюре — типичный репетитор… — вставил Жакмор.
— Я не очень религиозна, так чего ради мои дети должны быть религиозными?
— Думаю, что с этим кюре им бояться нечего, — возразил Жакмор. — У него довольно здравые представления о религии, и вероятность обращения детей в веру минимальна.
— Кюре утруждать себя не станет, — отрезала Клементина, — а вопрос остается открытым. Им придется ходить в деревню.
— Но в конце концов, — заметил Жакмор, — если так подумать, по этой дороге машины никогда не ходят. Даже если и ходят, то совсем редко.
— Вот именно, — подхватила Клементина. — Так редко, что теряешь бдительность, и если случайно проедет редкая машина, это будет еще опаснее. При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.
— Вы рассуждаете как Святой Делли, — сказал Жакмор.
— Перестаньте издеваться, — осадила его Клементина. — Нет, в самом деле, я не вижу другого выхода: я буду сопровождать их туда и обратно. Что же вы хотите, если любишь детей, приходится идти на какие-то жертвы.
— Вы жертвовали куда меньше, когда бросали их без полдника и уходили карабкаться по скалам, — ввернул Жакмор.
— Я этого не помню, — возразила Клементина. — Но если я это и делала, то, значит, была нездорова. А вы могли бы об этом и не вспоминать. Это было еще при Ангеле; уже одно его присутствие выводило меня из себя. Но теперь все изменилось, и ответственность за их воспитание полностью лежит на мне.
— Вы не боитесь, что они станут слишком зависимыми от вас? — смущенно спросил психиатр.
— Что может быть естественнее? Дети заменяют мне все, в них смысл всей моей жизни; и вполне естественно, что они привыкают полагаться на меня при любых обстоятельствах.
— Но несмотря на все, — сказал Жакмор, — мне кажется, вы преувеличиваете опасность… При желании вы будете видеть ее повсюду; ну, вот, например… меня удивляет, что вы разрешаете им пользоваться туалетной бумагой; они могут поцарапаться, и кто знает, вдруг женщина, заворачивающая рулон, отравила свою семью мышьяком, предварительно взвесив точную дозу на первом попавшемся листе бумаги, этот лист пропитывается ядом и представляет большую опасность… при первом же прикосновении один из ваших мальчуганов падает без чувств… Вы бы еще им задницы вылизывали…
Она задумалась.
— А знаете, — протянула она, — животные проделывают это со своими детенышами… может быть, по- настоящему хорошая мать должна делать и это…
Жакмор посмотрел на нее.
— Я полагаю, что вы действительно их любите, — серьезно сказал он. — И если как следует подумать, то эта история с мышьяком' представляется вполне вероятной.
— Это ужасно, — всхлипнула Клементина и разрыдалась. — Я не знаю, что делать… не знаю, что делать…
— Успокойтесь, — сказал Жакмор, — я вам помогу. Я только сейчас понял, насколько эта проблема сложна. Но все уладится. Поднимайтесь к себе и ложитесь.
Она направилась к лестнице.
— Вот это страсть, — сказал себе Жакмор, выходя на дорогу.
Ему захотелось как-нибудь ее испытать. Но пока оставалось лишь за ней наблюдать.
Между тем некая мысль не давала ему покоя; и как же ее сформулировать? Мысль неопределенная. Неопределенная мысль. В любом случае, было бы интересно узнать, что об этом думают сами дети. Но
