очень хорошо, весь сад, покрытый резиновым ковром — а если огонь? — резина горит — плавится, в ней вязнут их ноги — а дым забивает им легкие — все, я больше не могу, это невозможно — я зря стараюсь, лучше все равно не придумать — пол, подобный стенам, совсем как стена, пол из ничего, уничтожить землю — позвать рабочих, вернуть рабочих, чтобы они растянули во всю длину-ширину невидимый неосязаемый ковер — дети останутся дома, пока они работают, и когда все будет сделано, опасности больше не будет, — хотя это небо, хорошо, что я о нем вспомнила — но я ведь уже решила, что сначала нужно обезвредить землю…'
Она встала — Жакмор не откажется сходить за рабочими еще раз — жалко, можно было сделать все сразу — но невозможно обо всем думать одновременно — нужно искать — искать постоянно — в наказание за то, что не смогла все найти раз и навсегда, и упорствовать, беспрестанно совершенствоваться — нужно построить им совершенный мир, мир чистый, приятный, безопасный, как внутренность белого яйца, утопающего в пуховой подушке.
XXV
Распорядившись насчет работ, Жакмор, пользуясь свободным временем, выдававшимся в это утро, завернул в церковь покалякать с кюре, чьи воззрения ему были довольно симпатичны. Он проник в эллипсоидное помещение, в котором царил изысканный полумрак, с наслаждением старого кутилы вдохнул культовый аромат и подошел к приоткрытой двери в ризницу. Возвестил о себе троекратным стуком.
— Войдите, — пригласил голос кюре.
Жакмор толкнул дверь. Посреди захламленной комнатушки кюре в трусах прыгал через скакалку. Развалившийся в кресле со стаканом сивухи в руке ризничий молча восторгался. Кюре показывал неплохие результаты, хотя его хромота несколько умаляла элегантность выполняемого упражнения.
— Здравствуйте, — сказал ризничий.
— Мое почтение, господин кюре, — произнес Жакмор. — Я проходил мимо и решил заскочить, чтобы вас поприветствовать.
— Можете считать, что поприветствовали, — заявил ризничий. — Чего-нибудь крепенького в кофеек?
— Извольте оставить ваши деревенские замашки, — одернул его кюре. — В доме Господа подобает изъясняться изысканно.
— Но, мой кюре, — возразил ризничий, — ризница, в некотором смысле, уборная в доме Господа. Здесь можно немножко расслабиться.
— Дьявольское отродье, — изрек кюре, бросая на него грозный взгляд. — И зачем я держу вас подле себя?
— Признайтесь, мой кюре, что я делаю вам хорошую рекламу, — ответил ризничий. — Да и для ваших спектаклей я просто незаменим.
— Кстати, — вмешался Жакмор, — что вы думаете устроить в следующий раз?
Кюре перестал прыгать, аккуратно сложил скакалку и засунул ее в шкаф. Вытер дряблую грудь слегка посеревшим полотенцем и объявил:
— Это будет грандиозно.
Он почесал под мышкой, поковырял в пупке и мотанул головой.
— Роскошь моего представления затмит все светские развлечения, а особенно те, на которых срамные отродья обнажаются якобы ради соответствующего эстетического оформления. К тому же гвоздем программы будет демонстрация хитроумного средства приближения к Господу. Вот что я придумал: в гуще невообразимого развертывания украшений и костюмов детский церковный хор потащит к Бестиановому пустырю золотой монгольфьер, обтянутый тысячью серебряных нитей. Под звуки фанфар я займу место в гондоле и, очутившись на подходящей высоте, выкину за борт этого негодяя ризничего. И Бог улыбнется при виде незабываемого блеска этого праздника и триумфа Его роскошного Слова.
— Как же так?! — опешил ризничий. — Вы меня, любезный, об этом не предупреждали; я же сверну себе шею!
— Дьявольское отродье! — проворчал кюре. — А твои мышиные крылья?!
— Я уже столько времени не летал, — заныл ризничий, — а каждый раз, когда я пытаюсь взлететь, столяр дразнит меня курицей и палит в задницу солью.
— Пусть тебе будет хуже, — сказал кюре, — и ты свернешь себе шею.
— Хуже всего будет вам, — пробормотал ризничий.
— Без тебя? Да для меня это будет настоящим избавлением!
— Гм, — подал голос Жакмор, — одно замечание, если позволите? Мне кажется, что вы представляете собой два взаимосвязанных элемента; вы друг друга уравновешиваете. Без дьявола ваша религия выглядела бы безосновательной.
— Вот это верно подмечено, — сказал ризничий. — Признайтесь-ка лучше, господин кюре, что я, беснуясь, вас обосновываю.
— Изыди, гнида! — рассердился кюре. — Ты грязен и зловонен.
Ризничий слышал и не такое.
— А особенно непорядочно с вашей стороны, — заметил он, — то, что я всегда играю негодяев и, кстати, никогда не протестую, а вы меня постоянно поносите. Не меняться ли нам время от времени ролями?
— А когда я получаю булыжником в рожу? — возразил кюре. — Разве не ты науськиваешь зрителей?
— Если бы это зависело от меня, вы бы получали в сто раз больше, — огрызнулся ризничий.
— Ступай, я не хочу тебя видеть! — оборвал дискуссию кюре. — Но не вздумай уклоняться от своих обязанностей. Богу нужны цветы. Богу нужен фимиам, Ему нужны пышные почести и подношения, золото мирра, и волшебные видения, и отроки прекрасные как кентавры, и сверкающие бриллианты, солнца, авроры, а ты сидишь здесь, уродливый и жалкий, как шелудивый осел, который пердит в гостиной… хватит об этом, ты меня выводишь из себя. Я решил тебя низвергнуть, и это не подлежит обсуждению.
— А я не упаду, — отчеканил ризничий. И он выплюнул огненную струю, которая опалила волосы на ноге кюре. Тот кощунственно выругался.
— Господа, — призвал их Жакмор, — прошу вас.
— Кстати, — манерно произнес кюре, — чем обязан удовольствию вас лицезреть?
— Я проходил мимо, — объяснил Жакмор, — решил заскочить, чтобы вас поприветствовать.
Ризничий встал.
— Я вас оставляю, мой кюре, — сказал он. — Я вас оставляю для беседы с господином по имени бес его знает.
— До свидания, — сказал Жакмор.
Кюре соскабливал с ноги опаленные волосы.
— Как вы? — спросил он.
— Хорошо, — ответил Жакмор. — Я пришел в деревню за рабочими. В доме нужно еще кое-что сделать.
— Опять хозяйка чудит? — спросил кюре.
— Опять, — ответил Жакмор. — Одна мысль о том, что с ними может что-то случиться, сводит ее с ума.
— Точно так же ее сводила бы с ума мысль о том, что с ними ничего не может случиться, — заметил кюре.
— Справедливое замечание, — признал Жакмор. — Вот почему вначале я считал, что она преувеличивает опасность. Но сейчас, должен вам признаться, это неистовое стремление защитить внушает мне определенное уважение.
— Какая восхитительная любовь! — воскликнул кюре. — Какая роскошь в мерах предосторожности! А дети хотя бы отдают себе отчет в том, что она для них делает?
Жакмор не знал, что и ответить. Эта сторона вопроса от него как-то ускользнула.
— Даже не знаю, — признался он.
— Эта женщина — святая, — заявил кюре. — Хотя и никогда не бывает в церкви. Как вы можете это
