— Приятно встретиться здесь с тобой, — сказал я, садясь и скрещивая ноги.
— Призраки боялись подходить ко мне сегодня— знали, что я иду на свидание с тобой.
Она улыбнулась, сняла шляпу и протянула мне. Ее волосами, теперь не заплетенными в косу, играл ветер, а я не мог на нее наглядеться — все смотрел и смотрел, не в силах протянуть руку и взять шляпу. Тогда руку протянула она и водрузила сомбреро на мою голову.
— Тебе она идет больше, чем этому
— Антонию? Ты его видела?
— Из окошка наверху. Я все это представление видела.
— У меня к тебе один вопрос. Почему ты нам помогаешь?
— Не нам.
— Тебя мой тюрбан ни в чем не убедил? Ни на секунду?
Она помотала головой.
— Когда ты приехала на север? — спросил я.
— В двадцать четвертом. Мне тогда было восемь.
— Какое совпадение. Я тоже в двадцать четвертом. Только мне было девять.
— Мы в Сьюдад-Хуаресе сели на автобус, и он привез нас в Калифорнию. Родители устроились там работать в саду у Паркса. Меня отправили в дом — работать на кухне. Мама умерла от тифа, а папу в конце концов репатриировали. Мне, наверное, повезло. Когда Паркс переехал из Калифорнии сюда, он взял и меня.
Выглянувшая из-за облаков луна осветила ее лицо, и я увидел, что оно печально.
—
— У нас был дом в Мехико, и моя семья пережила там худшие времена — артобстрелы, осаду города Сапатой,[27] — все пережила. И когда уже казалось, что жизнь стала налаживаться, мой отец угодил под перестрелку сапатистов и солдат Каррансы.[28] Он шел на рынок.
— И сколько тебе тогда было?
— Четыре. А уже потом, когда в двадцать четвертом открылась граница, моя мать взяла меня и моего старшего брата Эрнандо, и мы бежали из Мексики.
— Вы работали на полях? — спросила Исабель.
— Нет. Моя мать хотела поехать на восток, в Нью-Йорк.
—
— Она слышала, что работа на фермах тяжелая, на фабрике работать лучше. Мы сняли маленькую квартиру в Ист-Энде. Отопления там не было, и нам приходилось кипятить воду, которая подавалась по трубам. Мы там и месяца не провели, когда она как-то раз не вернулась вечером с работы. Никто так и не узнал, что с ней случилось. Просто исчезла — и все.
— Ты, наверное, здорово испугался.
— Нас с братом выселили, и мы стали бродягами. Питались из мусорных бачков, выпрашивали остатки еды у задних дверей ресторанов, нищенствовали.
Исабель протянула руку и коснулась моей щеки.
— А красивый мужчина с усами?
— Он нашел меня на улице. Я был без сознания. Я потерял Эрнандо, а одному мне было не выжить. Я вырубился как-то ночью в канаве, а у Шелла была работа в городе. Он взял меня к себе и воспитал.
Я кивнул и отер глаза. Я так давно не позволял себе вспоминать о своем прошлом. Все те немалые усилия, что предпринимались для моего образования, были попыткой стереть это прошлое из моей памяти. А теперь, когда я сидел рядом с Исабель, оно вернулось, реальное, полное жизни, словно моя память была комнатой с порхающими в ней бабочками.
КАК ПРИЗРАК
— У тебя отличный английский, — сказала Исабель.
— Лучше, чем мой свами?
Она рассмеялась.
— А у меня с языком проблемы.
— Ты прекрасно говоришь. У меня были частные преподаватели. Приходили по пять дней в неделю. Шелл мне сказал, что, если я хочу добиться здесь успеха, должен уметь по-английски убеждать людей, что черное — это белое.
— А теперь в этом — вся твоя жизнь.
Я кивнул, приподняв шляпу над головой.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Я назвал свое имя.
Я подвинулся к ней поближе и повернул голову в сторону пролива. Ее волосы легонько щекотали мое лицо и смутно пахли какими-то пряностями. Она откинулась назад, опершись ладонями о поверхность камня, наши плечи соприкасались, голова у меня кружилась. Меня повело, я почувствовал слабость и какой-то прилив нервной энергии в груди. Некоторое время мы сидели молча, потом Исабель притулилась ко мне.
— Паркс этой весной отправляет меня назад в Мексику, — сказала она. — Он тянет только потому, что не хочет видеть в доме нового человека на праздники.
— Почему отправляет? — спросил я, подаваясь вперед и легонько кладя руку ей на плечи.
— Друзья сказали ему, нехорошо, мол, что у него работает мексиканка. Ну, ты знаешь —
Я хотел сказать что-нибудь, чтобы утешить ее, но предложить смог только молчание и потяжелевшую руку на ее плечах.
— Это ничего, — сказала она. — Я хочу вернуться и найти отца.
— В двадцать четвертом они нас приглашали, потому что мы были нужны, а теперь мы стали паразитами.
После этого мы посидели молча, глядя на воду в лунном свете. Я вспомнил Антония и мое обещание вернуться через час, молча повернулся, поцеловал Исабель в щеку и начал вставать. Она ухватила меня за рубашку, прежде чем я успел подняться, притянула меня к себе и наскоро поцеловала в губы. В это мгновение я понял, что влюбился.
Встав, я чуть не свалился с камня и несколько мгновений балансировал, пытаясь сохранить равновесие. Она рассмеялась.
— Я хочу остаться, но не могу, — объяснил я.
— Я тебе позвоню.
— Я приду, — пообещал я, спрыгивая с камня, и, переполненный новой энергией, припустил бегом.
Сразу же почувствовав тоску по Исабель, я повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на нее, но, кроме темного берега, ничего не увидел. Наконец в лунном свете мне все же удалось разглядеть светлое пятно ее платья — она, словно призрак, поднималась по высоким ступеням лестницы. Я помахал Исабель шляпой, но она меня не увидела.
Я пошел быстрым шагом, надеясь, что не слишком утомил Антония ожиданием. Надвинулся фронт
