— Я бы пошел, малыш, но боюсь увидеть этих ихних идиотов. — Его пробрала легкая дрожь. — Мне при виде их выть хочется. А я тут буду стучать по силомеру — когда закончишь, ищи меня там.
Я нашел Чандру, князя свами, но перед этим немного поглазел на Лаурелло, человека с вращающейся головой, и Пипо и Зипо, непревзойденных идиотов. Чандра оказался маленьким, сурового вида человечком: он сидел, скрестив ноги, перед бархатным занавесом. На нем был тюрбан и что-то вроде накидки. Чандра наигрывал на каком-то удлиненном, напоминающем флейту музыкальном инструменте с раструбом на конце. Он дудел в эту штуковину, и под звуки странной музыки из плетеной корзинки, стоявшей в нескольких футах перед ним, поднимала свою голову с капюшоном огромная кобра.
Зрителей вокруг него не было, поэтому я подошел, держась подальше от змеи, и сказал:
— Извините, мистер Чандра, меня к вам прислал Томас Шелл.
Он медленно отнял от губ свою флейту, но голову ко мне не повернул. Взгляд его был прикован к змее, но глаза молниеносно стрельнули в меня. Потом Чандра положил флейту и поднялся одним гибким движением. Когда он встал, змея вернулась в корзинку.
— Иди за мной, — сказал он с заметным индийским акцентом, отодвинул занавес и повел меня вниз, в большую гардеробную.
Когда мы оказались в этом помещении, Чандра повернулся и посмотрел мне прямо в глаза — взгляд у него был пронзительный, и мне даже стало не по себе. Он сложил губы трубочкой и сделал выдох, и когда воздух вышел из Чандры, он вдруг изменился. Прежде чем он сделал новый вдох, мне стало ясно (хотя пару секунд назад я об этом даже не догадывался), что он явно никакой не индиец, а белый человек, чья кожа покрыта каким-то темным красителем. Он внезапно улыбнулся:
— Ну как там дела у этих двух мозгокрутов, с которыми ты живешь?
К собственному удивлению, я смог только кивнуть в ответ.
— Значит, Томми хочет, чтобы я сделал из тебя свами? Запросто, малыш. Сделаем.
ТУЗ ЧЕРВЕЙ
На следующий вечер мы с Антонием и Шеллом поехали во Флэтбуш [15] на поминки. Не успели мы войти в прощальный зал похоронной конторы, как раздались крики «Томми!» и «Генри!». За то время, что я провел с Морти, у меня создалось впечатление, что среди всякого рода циркачей с Кони-Айленда, магов и аферистов во всем городе Шелл был чем-то вроде знаменитости. Многие старожилы все еще называли Антония Генри — это и было его настоящее имя, Генри Брул. Сценический псевдоним Антоний Клеопатра он взял себе больше двадцати лет назад, увидев постановку одного бродвейского цирка о знаменитых любовниках древности. Он не возражал, когда его называли «Генри» — только улыбался и обнимался со всеми подряд. Меня представляли как малыша, или Диего, или Онду, и моя самоидентификация скакала туда-сюда как сумасшедшая.
Кое-кого из присутствующих я знал: Сала Кутса, мага, известного под именем Волшебник Салдоника; Хала Изла, страдавшего редкой врожденной болезнью — волосатостью: волосы покрывали его тело от головы до самых пят; Мардж Темплтон — толстуху; Пиви Данита, жалкого афериста, который устраивал лохотроны и карточное обувалово по всему Нью-Йорку; мисс Белинду — женщину-мага, в номере которой участвовало двадцать голубей; Джека Бантинга, безногого мальчика-паука, который ходил на руках и мог перекусить серебряный доллар. Были тут и другие: Капитан Пирс, отошедший от дел престарелый метатель ножей, и Хэп Джекланд — гик,[16] а по совместительству коммивояжер, торгующий обувью.
Народу было — не протолкнуться. Морти лежал посреди зала в гробу, среди букетов и венков, но обстановка там царила далеко не скорбная. Неутихающий шумок разговоров время от времени перекрывался взрывами пронзительного смеха. Иногда кто-нибудь из провожающих подходил к гробу, проводил у него несколько мгновений и отходил прочь, вытирая глаза.
После первых представлений Шелл прошептал мне: «Сначала главное» — и кивнул в сторону гроба. Мы подошли к нему вместе, и по мере нашего приближения я чувствовал, как все сильнее сжимается желудок. Я видел смерть и прежде, когда был младше и жил вместе с братом на улице. Перспектива ее безвозвратности пугала меня, и никакие науки, никакой интеллектуальный идеал не могли стать противовесом этому ужасу. Должно быть, Шелл почувствовал, как трудно мне стоять так близко к мертвецу, и легонько приобнял меня за плечи.
Морти лежал, нахмурившись, чего я не помнил за ним в жизни. Даже в личине Чандры, когда серьезные манеры были неотъемлемой частью его роли, он никогда не позволял этой торжественности съехать в негатив. Как он однажды сказал мне: «Слушай, малыш, никто не приходит сюда, чтобы посмотреть, как я за грош буду нюхать дерьмо. Свами обычно не должен шутить, острить, но тут нужно знать меру и не скатываться в печаль или злобу, потому что тогда твоя публика решит, что ты их осуждаешь. Ты должен быть метафизической загадкой, но не всемогущим господом. Понял?»
Он был в коричневом костюме, в очках, редкие волосы аккуратно уложены на полулысой голове. Всякий раз, когда я видел Морти без тюрбана, волосы его стояли торчком и клочьями — никогда не были причесаны. Я затряс головой при виде того, как смерть надевает собственную маску на человека. Свернувшись рядом с его головой, на подушке лежала Вильма, его близкий партнер и лучший товарищ. Кто бы мог подумать, что человек и змея могут быть так близки. Змея даже подчинялась его словесным командам. Морти однажды сказал мне, что не раз, стоило ему о чем-то подумать, Вильма делала это. Кобра была названа в честь девушки, когда-то разбившей его сердце.
Шелл снял руку с моих плеч и засунул ее в нагрудный карман, откуда извлек игральную карту. На пути из кармана в гроб он крутил ее в пальцах, переворачивал снова и снова, и я увидел, что это туз червей. Перед тем как положить карту на атласную материю рубашкой вверх, Шелл щелкнул по ней и сказал: «Браво, Морти». Он выдавил из себя улыбку (хотя я видел на его лице прежде всего печаль — Шелл никогда не плакал), а потом отвернулся.
Я стоял там, томясь, не в силах найти такое место в моем мозгу, где я мог бы вести разговор с мертвецом. У меня за спиной беседа то стихала, то снова набирала силу, и в какой-то момент я услышал чей-то голос:
— А как поживает малыш? — а потом ответ Антония:
— Клянусь Господом, малыш — настоящий гений!
Из другого угла доносился еще чей-то голос:
— Я работаю над трюком, в котором из шляпы буду доставать свинью. Большую свинью. Зайца-то любой может вытащить, а я вытаскиваю свинью размером с таксу.
Ответил ему Салли:
— Да ты и хер-то из ширинки не можешь толком вытащить.
Раздался взрыв смеха, потом разговор принял мрачный оборот, так как перешел на Кони-Айленд и его деградацию.
— Морти сейчас в лучшей форме, чем эта помойка, — сказал Пиви.
Кто-то пересказывал историю кончины Электро.
— Ужасно, — сказала Мардж. — Я там была. У него глаза загорелись, а из ушей дым валил.
— Как у моей бывшей, — сказал человек-собака и завыл.
Я уже собирался повернуться к группе, когда вдруг в глубинах моей памяти что-то шевельнулось. Я сосредоточился на этом воспоминании, и оно расцвело пышным цветом. То были мои последние недели ученичества у Морти. Мы сидели за стойкой у Натана и ели хот-доги. Стояла середина лета и середина недели, небо затянули тучи. Люди толклись у входа, а сам парк был почти пуст. С океана задувал ветерок, и грозил пролиться дождь. Морти, все еще в облачении свами — тюрбан и накидка, — заправил в рот шмат квашеной капусты и вытер салфеткой рот.
— Книги я тебе дал, так? — спросил он.
Он одолжил мне свои индуистские тексты — переводы священных книг: я должен был отыскивать там невразумительные фразы, которые ошеломят ум западного склада.
Я кивнул.
