сцене внизу. Я уже открыл было рот, чтобы закричать, но тут почувствовал, что к шее приставили острое лезвие — либо нож, либо бритву, и услышал низкий мужской голос:
— Тихо, или я отрежу вам голову.
Я был настолько ошеломлен, что замер в полной покорности.
— Вы меня знаете? — спросил голос. Мои губы задрожали, в горле у меня стало сухо, но я все же сумел произнести: — Уоткин?
— Чепуха, — сказал нападавший.
— Мистер Вулф?
— Вы бы радовались, окажись я мистером Вулфом.
— Шарбук? — прошептал я.
— Какие у вас намерения?
Мысли мои метались, пот побежал по лицу.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
Он еще сильнее ухватил меня за волосы и оттянул мою голову назад, но не настолько, чтобы я мог увидеть его лицо.
— Зачем вы встречаетесь с моей женой?
— Она заказала мне свой портрет.
Я услышал скрежещущий звук, вырвавшийся из его рта, — всего в каком-нибудь дюйме от моего уха. Поначалу я подумал, что он закашлялся, но потом понял, что этот жуткий звук — смех.
— Вам конец, — сказал он.
— Да.
— Я буду наблюдать за вами.
Я ничего не ответил.
— Пока что я не могу вас убить, но игра может скоро измениться, — сказал он и отпустил меня.
Я быстро развернулся, рассчитывая поймать его взглядом, но увидел только колыхание бархатного занавеса, сомкнувшегося за ним, и услышал тихие шаги вниз по лестнице. Руки у меня ужасно дрожали, когда я трогал шею в том месте, где ее касалось лезвие.
— Мистер Пьямбо, — раздался чей-то голос со сцены.
Я обернулся и посмотрел вниз. Актеры застыли в разных позах.
— Прошу вас, мистер Пьямбо, нам нужна тишина, — улыбнулся мне режиссер.
— Прошу прощения, — заикаясь, сказал я, приглаживая волосы пятерней.
Пьеса возобновилась, стала завязываться интрига, но всю остальную часть вечера я то и дело пугливо озирался через плечо.
ЦАРИЦА-ОБЕЗЬЯНА
— Мне не хватало вас вчера, Пьямбо, — сказала она, когда я сел на свой стул.
— Прошу прощения, — сказал я ей. — Просто не было сил.
— Вы сами себе хозяин, — сказала она. — Однако я бы вам посоветовала пораньше возвращаться домой, особенно в это время года. А то еще подхватите смерть.
— Здравый совет. — Я ограничился этими словами, хотя сказать хотелось гораздо больше.
— Я знаю, вы хотите знать о том времени, когда я была Сивиллой, поэтому я и пыталась вспомнить предысторию. Я могу вам многое рассказать.
Я долго хранил молчание.
— Эй, Пьямбо? — сказала она.
— Да, миссис Шарбук, я здесь. Прежде чем вы продолжите историю вашей жизни, у меня есть вопрос к
— Прекрасно.
— Это немного странный вопрос. Гипотетический, так сказать. Если бы вы могли стать любым животным, то кого бы вы предпочли? — сказал я.
Теперь пришла ее очередь помолчать. Наконец она ответила:
— Я никогда об этом не думала. Замечательный вопрос. Это как игра…
— Любым животным, — повторил я.
— Я думаю, это в некоторой степени клише, но, видимо, я бы выбрала птицу. Но только
— А как насчет собаки?
— Вы пытаетесь меня оскорбить? — спросила она и рассмеялась.
— Нет, конечно же нет, — рассмеялся я вместе с ней.
— Собака слишком приземленное существо. Слишком рабское.
Я помолчал несколько мгновений, а потом сказал:
— А обезьяной?
— Господи ты боже мой, Пьямбо, мне кажется, вы меня дразните.
— Я вполне серьезно, — сказал я. — Так как насчет обезьяны?
— Ну, мистер Дарвин и без того считает, что я — обезьяна.
— Если по Дарвину, то все мы — обезьяны.
— Но одни в большей степени, чем другие.
— И что вы этим хотите сказать?
— А как по-вашему? — ответила миссис Шарбук.
— У некоторых, возможно, больше, чем у других, примитивных признаков. Выступающая челюсть, низкий лоб, больше… волос.
— Вообще-то я говорила метафорически, — сказала она. — Есть люди, которые, кажется, просто подражают другим, есть такие, кто глупее других, кто все время проказничает.
— А ваш муж? — спросил я, рассчитывая застать ее врасплох.
Она без малейшего промедления сказала:
— Уж конечно он не обезьяна. Может быть, шакал. Скорее, всего кобра. Но это если бы он был жив.
— Вы хотите сказать, что он умер?
— Несколько лет назад. Из его костей растут кораллы, — сказала она.
— Кораблекрушение?
— Вы очень проницательны, Пьямбо.
— И больше вы мне ничего не скажете?
— Чтобы вы поняли сложность наших отношений, я должна вернуться к Сивилле. Если вы не будете этого знать, то не поймете ничего из моей последующей жизни.
— Пусть будет Сивилла, миссис Шарбук. Как вам угодно, — сказал я, сознавая себя худшим из стратегов.
Я откинулся к спинке стула, держа наготове угольный карандаш и исполнившись решимости запечатлеть сегодня ее образ на бумаге. Из-за ширмы до меня донеслись звуки движения — скрип ее кресла, перемещаемого по полу, шорох ее платья, напоминающий полоскание флага на ветру. Потом я услышал, как что-то прикоснулось к деревянной раме в правой части ширмы. Я быстро поднял глаза — миссис Шарбук передвигала ширму поближе к себе на дюйм-другой, словно то, что она собиралась сказать, могло сделать ее уязвимее, чем раньше.
И вот что я вам скажу: рука, ухватившаяся за деревянную раму, не была рукой человека. Я увидел нижнюю часть предплечья до кончиков пальцев, и вид густых черных волос, покрывающих каждый дюйм кожи вплоть до второй фаланги, заставил бы оторопевшего мистера Дарвина пересмотреть свою теорию. Если же говорить обо мне, то у меня просто отвисла челюсть, глаза полезли на лоб при виде этой обезьяньей лапы с ее темными кутикулами и грубыми пальцами, выполнявшими человеческую задачу. Это
