видение продолжалось всего одну-две секунды, но у меня в голове немедленно возник образ царицы- обезьяны.
Я, потрясенный, мог бы так и просидеть целый день, если бы не еще одно чудо сразу же вслед за первым — с полдюжины больших зеленых листьев перелетели через ширму и неторопливо приземлились у моих ног. Все предыдущие дни у меня не было ничего, кроме голоса, а теперь, получив нечто столь материальное, я пребывал в смятении. Я наклонился и поднял один из листьев. Оказалось, что они сделаны из зеленой бумаги. Когда миссис Шарбук начала говорить, я вспомнил, что точно такие же листья мы нашли на складе — они были связаны в стопку и лежали вместе со снежинками в клети с надписью «Лонделл».
— Теперь, когда моя мать больше не бросала недоверчивых взглядов, не корчила гримас отвращения, нам с отцом ничто не мешало. Мы с головой ушли в нашу веру. Нашей новой религией стали Двойняшки. Мы были твердо убеждены, что они наделили меня даром предвидения, повсюду искали подтверждения пророчеств и находили его. Самое незначительное происшествие было для нас насыщено многослойным смыслом, и все его взаимосвязи образовывали паутину паранойи, в которой мы с удовольствием запутывались. Я знаю, каким смешным все это может показаться, но когда ты — ребенок, а из взрослых тесно общаешься только с любимым отцом, и он снова и снова повторяет, что каждое твое сновидение, каждый образ, каждое произнесенное тобой слово — ценные пророчества, то это со временем становится правдой.
Не знаю, как это получается, но могу поклясться, что такое направление мысли имеет свою особенность, и стоит вам один раз отдаться этому потоку, как начнутся счастливые события, необычные повороты судьбы, и в конечном счете вы придете к убеждению, что находитесь в самом центре мироздания. Может быть, истина состоит в том, что мы с отцом искали подобные совпадения так усердно, что легко находили их во всем. Как бы то ни было, но я стала магнитом, притягивающим всевозможные счастливые обстоятельства.
— Вам нет нужды убеждать в этом меня, миссис Шарбук, — вставил я. — Я недавно имел возможность познакомиться с этим явлением.
— Отец каждое утро спрашивал меня, что мне снилось. Как-то раз я сказала: «Мне приснилась лошадь, плывущая через океан», — это было чистой правдой. День шел как обычно, и после завтрака отец позвал меня в кабинет и подвел к окну. «Посмотри туда, Лу», — сказал он, показав на небо. Я посмотрела, но ничего не увидела. «На что посмотреть?» — спросила я. «Смотри, девочка», — сказал он. Я смотрела во все глаза, ожидая увидеть коршуна или канюка, но ничего не видела. «Извини, папа, но на что я должна смотреть?» — «Детка, неужели ты не видишь это большое облако? Оно имеет точную форму лошади. Неужели ты не видишь, как развевается ее грива, как замерли в галопе ее копыта, как пар дымится у ее ноздрей?» — «Я вижу корабль», — сказала я. «Нет-нет, ты посмотри внимательнее». И я смотрела во все глаза целых пять минут, и в конце концов воздушный белый фрегат превратился в скачущую лошадь. Я хлопнула в ладоши. «Вижу! Вижу!» — воскликнула я. Он положил руку мне на плечо и наклонился, чтобы меня поцеловать. «Видишь, это твой сон, — сказал мой отец. — Лошадь плывет по бескрайнему голубому океану».
В другой раз он мог оставить свои дела, повернуться ко мне и сказать: «Возьми листок бумаги и карандаш и напиши любое число между единицей и сотней». Я, конечно же, слушалась его. А вечером, когда мы читали в гостиной, он говорил: «А теперь я загадаю число», — и закрывал глаза. Иногда он снимал очки и пощипывал себя за переносицу. «Ну вот, загадал», — говорил он. Это был знак для меня — пойти и принести листок бумаги с числом, которое я нацарапала на нем. «Ну а теперь прочти», — говорил он. Я зачитывала, например, число тридцать пять. «Невероятно!» — восклицал он и в изумлении качал головой.
В тот год, когда мою мать забрал волк, — шли последние недели зимы, — отец выдумал постановочное действо, которое впоследствии стало моей жизнью, а потом и клеткой. Даже при моем детском тщеславии, подогреваемом вниманием отца, у меня вызывал недоумение тот факт, что этот прежде тихий человек, ученый, который был готов всю жизнь исследовать снежинки, проявил такую интуитивную способность (я уж не говорю про интерес) к зрелищному искусству. Может, он по-своему предугадывал, какую важную роль сыграет это действо в моем выживании, а может, знал, что скоро уже не сможет мне помогать.
Его план был таков: пусть мне из публики задают вопросы, а я буду сосредоточиваться на Двойняшках и пересказывать то, что вижу, пока я слушаю их голоса. «Говори только то, что видишь», — учил он и, представляя меня зрителям, сообщал, что я буду просто давать ключи к будущему, а дальше уже дело самого человека — расшифровать послание или ждать, пока в ближайшее время не свершится что-то важное.
— Иными словами, — сказал я, — вы не имели ни малейшего шанса ошибиться. Ответственность за пророчество целиком ложилась на спрашивающего.
— Именно так. В этом-то вся и прелесть. Зрителям это нравилось, потому что они получали возможность участвовать в пророчестве. Неважно, как звучал вопрос и какие образы я выдавала в ответ, — при наличии капли воображения всегда имелась возможность примирить то и другое.
Когда мы наконец вернулись в город, мой отец решил опробовать этот номер на одной из вечеринок у Оссиака. Но по его мнению, номеру не хватало духа таинственности. Когда мы заняли наш летний дом на Четвертой авеню, у нас еще оставалось несколько дней до торжественного представления. Однажды днем, когда Оссиак прислал моему отцу годовое жалованье, мы отправились в магазин купить мне платье. Мы зашли в одну лавку, где продавались разные экзотические штуки со всех концов света. Там были страусиные яйца, африканские маски, эскимосские гарпуны. В той лавке мы и нашли эту ширму, привезенную из Японии. Как только отец увидел ее, со всеми этими осенними листьями, у него родилась идея Сивиллы. Вам знаком этот древний персонаж, Пьямбо?
— Только по имени.
— В древности в Риме и Греции было несколько сивилл. Сивилла — это женщина, которая предсказывала будущее. Самой знаменитой была Кумская сивилла, которая жила в пещере и никому не показывала своего лица. Если кто-то хотел узнать будущее, он направлялся ко входу в пещеру и задавал свой вопрос. Сивилла писала ответы на листьях и клала их у входа. В нашей версии это происходило иначе: зрители писали вопросы на листьях, а я отвечала им из-за ширмы.
— Интересно. Значит, ширма имеет свой смысл.
— Все имеет свой смысл, Пьямбо. Мы тогда в лавке купили еще один таинственный предмет, намереваясь ввести его в номер. Вещь откуда-то с Занзибара.
— И что же это за предмет?
Она не ответила, но я снова услышал, как задвигалось кресло за ширмой. Неожиданно, я даже подпрыгнул на месте, над средней створкой появилась обезьянья лапа, ее пальцы обхватили рамку. При виде этого я резко отодвинулся назад. Уродливая лапа недолго оставалась в таком положении, она стала подниматься все выше и выше — до самого локтя. А потом внезапно перевалилась через ширму и упала на пол передо мной. Я вскочил со своего стула и издал короткий крик. Сердце мое бешено билось, я успел четыре раза моргнуть, прежде чем понял, что эта конечность — изделие таксидермиста. С плечевой стороны из лапы торчала деревянная палка.
Миссис Шарбук была на грани истерики. Она смеялась как сумасшедшая, задыхалась, ей не хватало воздуха. «Как насчет обезьяны?» — услышал я, а затем она снова зашлась в приступе смеха.
Даже не знаю, сколько времени я простоял без движения, пытаясь понять эту женщину. Потом топнул ногой, как избалованное дитя. Закрыв свой этюдник, я уже намеревался уйти, но, сунув карандаш в карман пальто, нащупал там сухой снег со склада. Я взял щепотку снежинок, сколько уместилось между пальцами — большим, указательным и средним, подошел к ширме и высоко подбросил их так, чтобы они перелетели на другую сторону и медленно упали на женщину. Сделав это, я повернулся и пошел прочь. Когда я закрывал за собой дверь, смех миссис Шарбук неожиданно прекратился. Я уже прошел половину пути по коридору, когда она выкрикнула мое имя. Я улыбнулся.
