готов был рискнуть ради намека, пусть самого малого.
— Моя жена потрясающе красива. — Последовала длительная пауза. — И эта сучка — величайшая интриганка по эту сторону Геркулесовых столбов.
— Вот как? — сказал я, ожидая получить хоть одну точную физическую характеристику.
Я ждал ответа Шарбука, пока мне не стало ясно, что он ушел. В этот момент дверь в гостиную открылась, а потом закрылась. Я выпрыгнул из кровати и бросился по коридору. Добравшись до гостиной, я услышал, как по тротуару на улице удаляются шаги. Шарбук не погасил свет в мастерской. Я вошел и сел перед мольбертом. Картина была безвозвратно погублена: холст, проколотый и располосованный, свисал лоскутами, белея чистой стороной. Обрывки его валялись на полу. Я попытался представить себе, сколько злости он вложил в свое нападение, но вместо этого не выдержал и заплакал. Иначе не скажешь — я плакал, как ребенок. Хуже всего было то, что образ, который я так ясно представлял себе несколько последних дней, тоже был безнадежно утрачен. Я попытался найти его в своей памяти, увидел темную комнату, но миссис Шарбук там не было — ее фигура разлетелась на тысячи вихрящихся снежинок.
Это было полное поражение. У меня оставалось всего две недели, чтобы создать другой образ и завершить портрет. Задача эта в то мгновение казалась мне невыполнимой. Шарбук пощадил мою жизнь, но покончил с моей уверенностью, надеждой, волей к работе. Я ничуть не продвинулся по сравнению с первыми днями. Напротив, теперь я был еще дальше от цели. Нервы мои никуда не годились, Саманта совершенно во мне разочаровалась, меня обуяли сомнения — я не видел способа выйти из теперешнего положения и совершенствоваться дальше в своем искусстве. Прошло несколько часов, а я продолжал сидеть неподвижно перед клочьями своего видения.
Солнце заглянуло ко мне ненадолго — лучи, проникшие сквозь фонарь в потолке, из красных превратились в золотые, когда я услышал стук в дверь. Я встал на ноги и поплелся через дом к гостиной. Открыв дверь, я увидел Шенца.
— У тебя усталый вид, — сказал он.
— Я готов, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Так ты закончил портрет?
— Идем, — сказал я и повел его в мастерскую. — Вот он.
— Ты что, писал бритвой?
Я рассказал Шенцу о том, что случилось — о моей работе и визите Шарбука. Когда я закончил, он покачал головой и сел на стул, который недавно освободил я. Нужно отдать Шенцу должное: я ясно видел, что он разделяет мою скорбь, потому что вид у него был такой же расстроенный, как и у меня.
— Так что эта игра окончена, — сказал я.
Шенц вытащил сигарету, закурил. Скоро нас обволок странный, сладковатый запах опия.
— Тяжелый случай, — произнес он и протянул мне сигарету.
Поколебавшись, я взял ее. Я впервые пробовал опий. Мы передавали сигарету друг другу два или три раза, а потом Шенц докурил ее до самого конца.
— И как она выглядела до того, как ее располосовал Шарбук? — спросил он.
Я бросил на него взгляд с того места, где стоял. Шляпу он снял и положил себе на колени. Что-то в его внешности поразило меня. Золотистые лучи солнца освещали его, и он со своей седой бородой, редкими волосами и морщинистым лицом был похож на какого-нибудь библейского пророка с картины Караваджо.
— Ты сейчас похож на святого, — сказал я.
— Святой Шенц маковой головки, — сказал он и с этими словами поднялся, шагнул вперед и толкнул мольберт. Тот рухнул на пол, подняв небольшое облачко пыли. По какой-то причине мне это показалось смешным, и мы оба рассмеялись.
— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, Пьямбо.
— Что?
— Иными словами — вперед! Возьми себя в руки. Может быть, Шарбук оказал тебе услугу.
— С какой стати? Судя по его словам во время наших коротких встреч, он считает, что ему, возможно, придется убить меня в недалеком будущем.
— Тогда стоит поспешить. Тебе нужно закончить картину. Я, кажется, пришел в самый подходящий момент, чтобы отвезти тебя к Человеку с Экватора. Я гарантирую — он поможет.
— Мы что, куда-то едем?
— Как ты себя чувствуешь?
— Легкость какая-то. Моя голова полна света, и все кажется яснее, чем всегда.
— Возможно, ты увидишь и услышишь нечто необычное. Этот эффект продлится всего час или два. Потом тебе захочется спать. Так что поторопись. Снимай свою ночную рубаху, одевайся, бери пальто и шляпу.
Хотя я и знал, что Шенц пытается выдать желаемое за действительное, чтобы подбодрить меня, но все же испытывал некоторое воодушевление в связи с поездкой. Почему? Да я бы и объяснить толком не мог. Невзирая на весь свой новообретенный энтузиазм, я двигался словно в два раза медленнее обычного.
Мы шли по улице в сторону Бродвея, чтобы взять там кеб, и мир казался мне необычайно переменчивым, очертания зданий стали нечеткими и смешивались с небесами. В какой-то момент мне показалось, что я вижу Вулфа — одетый в женскую одежду, он шел по тротуару мне навстречу.
— Шенц, смотри, Вулф! — И я махнул рукой в сторону прохожего.
— Приглядись получше. Это полицейский.
На самом деле, когда человек поравнялся с нами, оказалось, что ошиблись оба. То была красивая молодая женщина в синем пальто и шляпке. Мы с Шенцом обменялись взглядами и рассмеялись.
— Ну, по крайней мере я знал, что это не может быть Вулф. Ты разве не читал в газете — на днях его пристрелил муж той женщины, к которой он отправился в Виллидж после нашего дела.
— Нет, не читал. Бедняга Вулф, он был мне симпатичен.
— Муж пронюхал о проделках жены и, как бы это сказать, убедил ее заманить нашего специалиста по замкам в ловушку. На Кухне ходят слухи, что его тело было погребено без замечательной руки-отмычки и кое-кто теперь ищет таксидермиста, чтобы ее сохранить.
— Очень поэтично на свой лад. Он будет помогать кому-то проникать в закрытые места, хотя его душа теперь и веселится на небесах.
— Или под землей, — заметил Шенц.
Мы добрались до Бродвея. Он поднял руку, давая знак проезжающему кебу. Мы сели, и он назвал какой-то адрес в Гринвич-Виллидже.
— Шенц, — сказал я, когда мы тронулись, — вот я говорю и вижу город двояко — то в обычном виде, то в руинах, словно это остатки древнего королевства.
Мой друг рассмеялся.
— Под опием чего только не увидишь. Но все это не настоящее, хотя есть много интересного. Например, когда мы проезжали Девятнадцатую улицу, мне показалось, что там женщина плачет кровью.
Я чуть было не высунул голову в окно — посмотреть назад, но остановил себя, вспомнив, что Джон Силлс просил меня помалкивать об этом. Моя озабоченность испарилась через мгновение, когда я увидел голубого джинна, вылетающего из выхлопной трубы авто.
ЧЕЛОВЕК С ЭКВАТОРА
Мы остановились перед небольшой лавочкой на Двенадцатой улице. На вывеске буквы в словах «Человек с Экватора» были не написаны краской, а словно высечены в камне. Перед входом стояла деревянная фигура, но не индейца, довольно часто охраняющего вход в табачные лавки, а очень худого человека, завернутого в мантию; мужчины или женщины — этого я сказать не мог. Голова с высокими
