Последний раз покатилась галька, последний раз послышался тяжёлый вздох, и на фоне неба у входа в пещеру вырисовывается силуэт. Человек!.. Облегчение, испытанное Полем, длилось недолго. Неужели господин Юло? Нет, мужчина этот был значительно тоньше и намного ниже. Теперь он скользнул под свод, и тьма поглотила его. Наступила тишина, нарушенная вскоре чирканьем спички; маленькое дрожащее пламя на миг осветило смуглое лицо, впалые щёки, закатанный ворот свитера. Спичка потухла. Мужчина чиркнул другую и поднёс её к свечному огарку, который вытащил из кармана.
— Так-то лучше, — вполголоса произнёс он. — Я начинаю осваиваться!
Свечка, прикреплённая к выступу скалы, освещала незнакомца с головы до ног, и Поль мог спокойно рассмотреть его: человек с виду болезненный, в закатанных матросских брюках, в берете, надвинутом на глаза. На плече висела котомка; он положил её на землю и принялся кропотливо устраиваться, словно пришёл к себе домой. Вытянув на середину пещеры охапку водорослей, он обложил её с четырёх сторон плоскими камнями; Поль узнал среди них и свой камень-стол, за которым он ужинал: несколько подобранных на берегу кусков дерева дополнили этот импровизированный очаг, и скоро в нём уже горел огонь, отбрасывая на стену пляшущие блики и наполняя пещеру дымом. Неизвестный присел на корточки возле огня, протянув над ним широко распростёртые руки; казалось, он наслаждался теплом, и Поль, который всё ещё дрожал в своём углу, с завистью следил за ним.
— Эх, хорошо! — пробормотал мужчина.
Он вытащил из котомки продукты и принялся за еду, не спуская глаз с огня. Медленно жевал он, держа в одной руке нож, а в другой — ломоть хлеба, как делали те, что заходили перекусить в «Звезду». Покончив с едой, он залпом отпил из маленькой фляжки и вытер рот тыльной стороной руки. Жадно следя за всеми его движениями, Поль смотрел, как он ест и пьёт, словно надеялся таким образом утолить мучившие его самого голод и жажду.
Но огонь угасал, незнакомец вышел и, подобрав где-то полуистлевшую доску, бросил её в костёр. Мокрая доска загорелась не сразу, от неё пошёл такой густой и едкий чад, что Поль стал задыхаться; из глаз его сами собой потекли слёзы, им овладел приступ кашля, который он тщетно пытался заглушить, уткнувшись лицом в водоросли.
— Что это там за звуки? — подскочил незнакомец.
Никакой возможности спрятаться или убежать! Поль забился в самый тёмный уголок, но тот поднёс свечу.
— Ба, приятель! — воскликнул он. — Вот повезло! А мне уже становилось скучно. Чего ради ты залез туда? Иди к огню, поболтаем.
Доска рдела. Какое приятное тепло! Поджариваясь у огня, Поль испытывал чисто животное удовольствие и, целиком отдавшись ему, забыл о страхе. Впрочем, незнакомец не внушал никаких опасений; у него был мягкий, чуть глуховатый голос, и он улыбался, правда несколько загадочной улыбкой.
— Итак, играешь в Робинзона? — сказал он.
— О! — удивился Поль. — Как вы догадались?
— Да так, — ответил мужчина. — Признаться, я сам в твоём возрасте занимался этим, не говоря о том, что, став взрослым, ей-ей, продолжал в том же духе… Значит, — добавил он с беззвучным смехом, отчего всё лицо его внезапно прояснилось, — папа или мама высекли тебя, и ты задал стрекача?
— Никто меня не высек, — возразил Поль, уязвлённый. — Нет, никто! Но… люди, у которых я живу… выгнали меня, потому что я попросил их помочь маленькому мальчику, я его ушиб… нечаянно, конечно. Они говорили: ты не должен был ходить туда, ты не имел права ослушаться. Но я не мог не пойти.
Очень запутанное объяснение, но незнакомец, казалось, понял с полуслова. Он задумчиво покачал головой.
— Ясно, — сказал он. — Представляю, как тебя ищут повсюду. Ну, да это твоё дело… Но почему ты пришёл именно сюда, в пещеру Кра? Я любопытствую потому, что считаю это удивительным совпадением: мне тоже случалось прятаться здесь, когда меня чересчур донимали. Странно, ты не находишь?
— Я приходил сюда как-то с одним господином, и пещера мне очень понравилась, — признался Поль.
— Браво, вкусы наши сходятся! Она изумительна, эта пещера Кра, правда? Я так рад, что снова вижу ee!.. Но поговорим о серьёзных вещах. Тебе, вероятно, было холодно в этом тюленьем тайничке. Теперь-то хотя бы ты согрелся?
— Да, да, мсьё!
— А ты не голоден?
— Н… нет, мсьё.
— Вот «нет», которое, по-моему, очень смахивает на «да», — сказал незнакомец, ласково похлопывая Поля по плечу. — Подожди-ка, там должно было что-то остаться, сейчас посмотрим.
Он пошарил в котомке и вытащил кусок чёрствого хлеба.
— Вот всё, что я не доел. Ты сам виноват: что тебе стоило закашляться раньше!
Кусок хлеба исчез в одно мгновение, и Поль запил его из той же фляжки добрым глотком терпкой жидкости, которая обожгла ему горло.
— Крепкая штука, — от души посочувствовал ему незнакомец. — Ещё бы, ром этот не от уличного торговца, а прямо с Ямайки. Я купил две бутылки у проезжего матроса, когда был на Островах Общества.
— На Островах Общества? А это где? — подумав минутку, спросил Поль.
— Ну и ну! Чему вас только учат в школе? Слушай, я тебе объясню, благо у нас достаточно времени. Острова Общества находятся в самом сердце Полинезии, страны, где больше воды, чем земли, так как она состоит из целой россыпи малюсеньких островов, распылённых по огромному Тихому океану. Раиатса, Борабора, Гуахин — вот их названия; в первый раз кажется, что видишь всё это во сне. Красные пики скал только чудом не рушатся под тяжестью цветов, пляжи, они словно из лунного камня, усеяны дивными ракушками, тянутся на многие-многие мили вдоль берега, спускающегося к воде, такой прозрачной, что кораллы на дне («атолы», как их называют) окрашивают ее во все цвета радуги: на двухметровой глубине — в розовый, жёлтый, сиреневый, на трёхметровой — в зелёный, не поддающийся описанию, ни с чем не сравнимый. Но вместе с тем эти атолы — сущие дьяволы, — добавил матрос. — В тихую погоду ещё можно как-то выкрутиться, и то при условии, что на бушприте[16] торчит дозорный, но, если, как это случилось однажды со мной, нарвёшься на пресловутый шквал с юга, тогда выкарабкаться не так-то просто! Я в то время работал на шхуне,[17] которая перевозила скот, — трухлявое судно, кое-как законопаченное, — и в двухстах километрах от Таити, среди океана, на нас налетел тайфун.[18] Бешеный ветер, волны, какие бывают только в этих пустынных водах, куда они прикатывают, можно сказать, с конца света и сваливаются вам на голову прямо в открытом океане. И при всём том ни единой тучки. В один миг полетели за борт мачты, паруса, ящики, две шлюпки из трёх, и всё это среди невероятного шума и гама; ревело море, ревел в трюме скот: каждый раз, когда шхуна спускалась с волны, его окатывало с головой. Но вот огромный вал обрушивается на борт и начисто разбивает корму, а то, что остаётся от судна, швыряет на атол со скоростью метеора. Бац! Тут все мы бросаемся в единственную уцелевшую шлюпку, которую наш рулевой, чёрный как уголь негр-гигант, каким-то чудом спустил на воду, — признаться, для такого фокуса нужна незаурядная ловкость, учитывая быстроту, с какой всё произошло. Счастье моё, что я успел забраться в шлюпку, прежде чем судно пошло ко дну, потому что тех, кто подплывал в последнюю минуту, волей- неволей пришлось отгонять багром: нас набилось столько, что мы и так едва не перевернулись. Мир праху их, бедняги!.. Ураган стихает. Жара! Неподвижное море блестит, как золотая фольга, и насколько хватает глаз — никакой земли: куда ни глянь — бесконечность. Так блуждаем мы целую неделю. Сперва гребём, потом, когда остаёмся без вёсел, плывём по течению, подыхая от голода, а главное, от жажды, под лучами палящего солнца, от которого можно свихнуться; акулы преследуют нас в ожидании своего часа. Короче, мы уже считали себя мертвецами в полном смысле слова, как вдруг на восьмой день заметили какую-то чёрную точку, где-то там, совсем далеко. Мы так ослабели, что сначала не поверили собственным глазам, подумали — мираж, но, когда поняли, что перед нами и в самом деле остров, принялись орать, словно кто-то мог нас услышать. Мы без вёсел, как я тебе уже сказал, нас сносит; но иногда и море может сжалиться: подхваченные течением, мы мчимся прямо к острову, как раз к острову Борабора. В конце концов с наступлением темноты мы оказались выброшенными на какой-то пляж. И вовремя: ещё один день — и
