неповторимый весенний аромат ее дыхания, трепет едва прикоснувшихся к его губам нежных девичьих губ. В ее поцелуе не было ничего сексуального. Это была благодарность и признательность за мудрый совет и помощь. Непроизвольный жест обрадованного ребенка, само существование которого угрожало двум независимым нациям и который спас ему жизнь.
Утомленный происходившей в нем борьбой, Дэниел откинулся на подушку. Он, молча и смущенно смотрел на девушку. Локон каштановых волос обвился вокруг маленького уха, длинные ресницы отбрасывали тень на розовые от радостного волнения щеки.
Взгляд Дэниела привлекла бритва, лежавшая на столике у кровати. Он медленно потянулся к ней и сжал в дрожавшей руке. Одним быстрым движением он выполнит свою задачу.
Дэниел поднял бритву. Он представил ярко-красный порез на ее белом горле. Хватит ли ему сил, чтобы тайно вытащить тело на улицу и сбросить его в озеро? Мужчина повернул руку, чтобы острый край был обращен к ней.
Лорелея перевела на него взгляд и улыбнулась. Ее улыбка была такой нежной и загадочной, что он задохнулся от неожиданности. Она посмотрела на бритву, которую Дэниел судорожно сжимал в руке.
— Сейчас, — она провела пальцами по его щеке, — мне кажется, достаточно бриться один раз в день, Вильгельм, — сказала она. — Подождите до завтра.
Дэниел лежал, пытаясь привести в порядок свои мысли, и неожиданно понял, что не сможет убить ее. Не потому, что она многообещающий врач, и даже не потому, что она спасла ему жизнь. Он не станет убивать ее, потому что Лорелея де Клерк самым непостижимым образом пробудила в глубине его огрубевшей души искорку порядочности. И эта искра с каждым новым часом, проведенным рядом с этой необыкновенной девушкой, разгоралась все ярче.
Но теперь у него возникла новая проблема. Если он не совершит это убийство, как было приказано, тогда Жан Мьюрон — упрямый швейцарский патриот, заключенный в парижскую тюрьму, — умрет. И кто-то другой, еще менее порядочный, чем Дэниел Северин, придет за Лорелеей.
ГЛАВА 4
— Лорелея, ты можешь довести человека до убийства! — кричал повар, размахивая перед ее носом большим ножом для резки мяса. — Прости меня, Маурико. Я пыталась очистить ее, но… — девушка виновато рассматривала его лучшую ступку, ставшую теперь темно-коричневой от сока грецких орехов. У очага пес жадными глазами смотрел на пару цыплят, нанизанных на вертел. Маурико оторвал у одной птицы ногу и отдал лакомый кусочек собаке.
— Я-то думал, что ты уже переросла такие шалости. Что ты делала в моей ступке?
— Чернила? — черные усы Маурико задергались от удивления. — Бог мой, в комнате для переписки рукописей полно чернил.
— Уже нет. Начальник снабжений армии запаса прислал приказ, по которому мы должны предоставить ему пятьдесят бутылок.
— Ох! Снова Бонапарте! — произнося имя на итальянский манер, Маурико поднял глаза и раскрытые ладони к небу. — В следующий раз он вытащит картошку из моей кастрюли. Я считал, что армия должна везти свои собственные припасы и снаряжение.
— К несчастью, у них оказался маленький запас чернил, — сказала Лорелея. Сгорая от нетерпения поскорее убраться отсюда, она чмокнула его в щеку. — Ты прощаешь меня, ведь правда, Маурико?
— Это была моя лучшая ступка, девочка.
— Я скажу Бонапарту, что он должен тебе новую ступку.
— Он плюнет тебе в лицо.
По улыбке Маурико девушка поняла, что прощена.
Лорелея бесшумно вошла в лазарет, чтобы не потревожить Вильгельма, если он задремал. Из-за окна доносился стук падающих капель. Таяли сосульки. Вильгельм очень тихо лежал на кровати, его глаза были закрыты, здоровую руку он подложил под голову. Полуденное солнце освещало его. Он умылся и побрился. Девушка заметила таз с водой и влажное полотенце на табуретке у кровати. Он лежал без рубашки. Лорелея с трудом отвела взгляд от его смуглой груди, покрытой темными завитками, и от плоского, мускулистого живота. Из-под повязки на голове выбивались длинные черные волосы.
Девушку охватило странное чувство. Еще неделю назад она смотрела на него, как на полуживого, пострадавшего в результате несчастного случая человека. Но сейчас, когда он начал поправляться, ее безразличие к нему как к мужчине улетучилось. «Слишком красив, чтобы доверять ему», — сказал отец Гастон. Он ошибался.
Лицо незнакомца было не просто красиво, оно было наделено редкой мужской красотой, сочетающей самоуверенность и абсолютное благородство. — Даже от одного взгляда на него ее наполняло тепло, которое считается грехом — грехом, в каком не хотелось признаваться в своей еженедельной исповеди.
— Вы спите? — прошептала Лорелея. Вильгельм открыл глаза. По его лицу медленно расплылась улыбка, и девушка почувствовала, как на ее шее часто запульсировала жилка.
— Я всего лишь отдыхаю, — ответил он.
На мгновение Лорелее захотелось, чтобы он посмотрел на нее как на женщину, а не как на неуклюжую девчонку, которая общается только с монахами.
Лорелея улыбнулась и отогнала от себя непрошеные мысли. Сколько же в ее голове всякой чепухи. Возможно, из его памяти стерлись все воспоминания о женщинах. Стояла удивительная весенняя погода. Видимо поэтому ее одолевали дурацкие мысли и желания.
— Как вы себя сегодня чувствуете? — спросила Лорелея, проворно взяв свою слуховую трубку. От ее пациента пахло душистым мылом отца Гастона.
— Отлично. Лучше, чем когда-либо, — ухмыльнулся он. После недельного пребывания в приюте Вильгельм уже ознакомился с его распорядком и привык к процедуре ежедневного осмотра. Он терпеливо сидел, пока она прослушивала его сердце и легкие и делала краткие записи на листе бумаги.
Закончив осмотр, Лорелея сняла с табуретки таз с водой и села.
— Вильгельм, вы должны быть со мной откровенны, — серьезно произнесла она.
Странная тень промелькнула в его глазах.
— Что вы имеете в виду? — прошептал он пересохшими вмиг губами.
— Я не думаю, что вы хорошо себя чувствуете, и готова поспорить на свою зеленую ленту, что раньше вы чувствовали себя гораздо лучше. Я не могу лечить вас надлежащим образом, если не буду знать, что у вас болит.
Его лицо расслабилось.
— Не беспокойтесь обо мне. Я ем больше, чем собаки отца Дроза, и сплю как младенец, — он улыбнулся. — Если что-нибудь заболит, я сразу же вам скажу.
— Обещаете?
— Слово чести.
Он приподнялся, опираясь на здоровый локоть, и обвел глазами комнату. Его взгляд на мгновение задержался на высоких окнах. Вильгельм мог видеть берег озера и отрезок дороги. Вдалеке Сильвейн вместе с другим послушником тянули сани, нагруженные дровами.
— Каждый занят подготовкой к прибытию армии, — объяснила Лорелея, перехватив его взгляд. — Отец Джулиан говорит, что нужно запастись дровами впрок. Скоро мы начнем готовить на плитах на улице.
— Вы обнаружили, кто обследовал снежный завал?
— Нет. Я спросила каждого, даже Эверарда. Я напрасно встревожила вас. Вероятно, в этом месте пытались найти ваших возможных попутчиков и следы были оставлены в то время, когда вас вытащили из- под снега. Я просто не заметила этого сразу, потому что была озабочена вашим спасением.
Он медленно, задумчиво кивнул, а потом произнес:
— Я хочу кое-что вам показать. Помогите мне сесть.
