пусть их врожденное невежество послужит им достаточным наказанием».
Пройдя несколько шагов, я услышал сквозь свист ветра голос Арлы:
— Видели этих мальчишек, которые лепили статую Странника? Дети завели этот обычай после его открытия.
— Дети, — сказал я, — неполноценная и буйная раса.
Она ответила что-то и даже громко рассмеялась, но ее слова унес ветер.
Никогда бы не подумал, что могу с радостью войти в этот Храм Бессмыслицы, однако после хлещущих по лицу снежных вихрей церковь представлялась почти сносной. Арла затворила за нами перекошенную дверь, и я постоял минуту, слушая тишину вокруг себя и далекие завывания ветра за стенами. Волосы у нее намокли, их запах наполнял темноту. Моя рука невольно потянулась к ее лицу, но, к счастью, она уже шагнула вперед, к мосту. Мы преодолели его, хотя голова у меня кружилась от запаха мокрого леса. Я заплатил бы тысячу белоу за возможность читать этой ночью ее, а не Гарландову шестифутовую куклу из сушеного навоза.
Священник уже ожидал нас. Он каким-то образом умудрился перетащить Странника на плоскую глыбу алтаря.
— Ваша честь, — поклонился он. Как видно, с полудня его настроение заметно улучшилось.
Я лениво взмахнул рукой в ответном приветствии.
— Арла, милая, — сказал он, когда девушка поцеловала его в лоб. При этом я заметил, что его крошечные ручки скользнули по ее бедру.
— Как вы сумели перенести его сюда? — спросила она, спеша избавиться от его объятий.
— Странник почти ничего не весит, — пояснил Гарланд, — словно сделан из бумаги или сухой соломы. Конечно, ноги волочились по полу, но я почти не запыхался, поднимая его по лестнице. Как бы ни запыхался Гарланд, это вряд ли остановило бы поток его болтовни.
Я подошел к алтарю и поставил чемоданчик с инструментами у головы образца. Арла помогла мне избавиться от плаща. Пока она снимала свой, я разложил инструменты в том порядке, в котором они должны были понадобиться.
— Я могу вам помочь? — жадно спросил Гарланд.
— Да, — сказал я, не отрываясь от работы, — вы можете уйти.
— А могу ли я посмотреть, мне чрезвычайно интересно, — попросил он.
— Вы можете уйти, — повторил я не повышая голоса.
Он выскользнул в коридор, ведущий к его кабинету, но на прощанье выдал нам в качестве благословения один из своих афоризмов:
— Да пребудет господа там, куда вы намерены обратиться, и да не будет его в том, что вами уже оставлено.
— Благодарю вас, отец, — сказала Арла.
— Подайте измеритель черепа, — оборвал я их диалог, указывая на первый инструмент: металлический обруч с четырьмя винтами на четвертях окружности. И мы приступили.
Прикасаясь к блестящей, как спинка жука, коже Странника, мне приходилось бороться с отвращением. Еще на первом курсе Академии мы учили, что темная пигментация кожи есть верный признак ограниченного интеллекта и моральной неустойчивости. Кроме того, качество кожи, напоминающей также тонкую и немного податливую скорлупу яйца, заставляла опасаться, что от прикосновения острия циркуля она может лопнуть по всей длине черепа. Я натянул свои перчатки и начал исследование.
По сравнению с этим черепом вытянутая голова Мантакиса казалась едва ли не массивной, однако в отношениях величин его черт была некая гармония, и измерения, произведенные мною в блокноте (небольшом переплетенном в кожу томе, куда я тонкой иглой записывал зашифрованные данные измерений), показании приближение к возвышенной божественности. Трудно было поверить, что числа не обманывают меня, но должен был признать, что никогда еще не читал никого, подобного Страннику.
— Дайте калибратор носа, — обратился я к Арле, Любознательно следившей за моими манипуляциями.
Я уже задумывался, не совершил ли ошибку, взяв ее с собой. Мне не нужны были свидетели моей неуверенности перед лицом Странника. Что может быть вреднее, чем позволить ученику заметить колебания наставника?
— Вблизи он выглядит очень необычно, — заметила она. — Внешность, едва позволяющая назвать его человеком. Но в ней видится что-то большее.
— Прошу вас, — остановил я ее, — Пусть цифры думают за нас. — Испугавшись, что она сочтет мои слова упреком, я умолк.
Спинка переносицы была немногим толще волоса и вместо того чтобы утолщаться к ноздрям, нос заканчивался острым кончиком с двумя узкими щели, напоминающими разрезы острием карманного ножа.
— Невероятно, — пробормотал я, однако снова аккуратно записал свои наблюдения. Я произвел расчеты, надеясь подтвердить свои подозрения, что имеем дело с доисторической разновидностью прачеловека, однако цифры неуклонно указывали на Звезду Пять — физиогномический класс, к которому относились и мы с Арлой.
Волосы были длинными и черными. Они распадались на пряди, столь же здорового вида, как и чудесные локоны Арлы. Разглядывая их, я задумался, не продолжают ли они расти долгие века, прошедшие после смерти Странника. Сняв перчатку, я осторожно коснулся волос пальцами. Они были мягче шелка и словно живые. Я вытер руку о штанину и поспешно натянул перчатку.
Продолжая обследование, я то и дело обращался к Арле за инструментами: «Губной зажим Хадриса, глазной эталон, измеритель ушной раковины» и тому подобное. Я не торопился, работал медленно и тщательно, и тем не менее во мне росла досада. Математические показатели измерений этой странной головы выглядели скорее некой кабалистикой, колдовским образом создававшей нечто превосходящее даже мои собственные параметры. Когда неиспользованным остался только кронциркуль, мой любимый инструмент, я отошел от алтаря и жестом предложил Арле прерваться.
Стоя спиной к Страннику, я, чтобы успокоить нервы, закурил сигарету. По лбу у меня стекали ручейки пота, и рубаха промокла. Арла не сказала ни слова, но смотрела на меня с любопытством, словно ожидая услышать мое мнение.
— Делать выводы еще рано, — сказал я.
Она кивнула и кинула взгляд через мое плечо на это странное лицо. По направлению взгляда я догадался, что ее интересует: то самое расстояние от глазной щели до скулы, которое мы обсуждали, говоря о ее дедушке. Я и без кронциркуля знал, что расстояние это отлично укладывается в параметры Числа Величия.
— Ваша честь, — сказала она. — По-моему, он шевельнулся.
Я дернулся к мумии, но она опередила меня и пока руку на грудь трупа.
— Чувствуется легчайшее движение, — сказала она. Я взял ее руку в свои.
— Ну-ну. Глаза иногда обманывают нас, но, боюсь, смерть не узнать невозможно. Особенно в этом парне, в котором она обосновалась лет с тысячу назад.
Но я чувствовала движение, — упорствовала девушка. В ее глазах стоял страх, и я не мог отпустить ее.
— Возможно, Гарланд, перемещая образец, нарушил его внутреннюю структуру. Вы могли уловить оседание костей, превратившихся в соль, или перемещение окаменевших органов, только и всего.
— Да, ваша честь, — согласилась она, отступая, однако лицо ее по-прежнему было искажено страхом.
Мог ли я сказать ей, что все мои расчеты указывали на великий разум и тончайшую восприимчивость? Как было признаться, что в этом жалком обломке живого существа, с кожей жука и перепончатыми ладонями, воплощена, насколько я мог судить, вершина человеческого развития?
Передо мной встал мучительный вопрос: «Что делать?». Как счастлив был бы я, обнаружив свою ошибку Подправить результаты было несложно, и возможно, так было бы лучше для всех, но та же дикая магия, которая вмешалась в мои расчеты, заставила меня признать горькую истину.
