очень опасно, Катарина.
– Отвечаю по порядку: получить его отпечатки не составит особого труда. К примеру, можно позаимствовать его зажигалку. Место встречи надо будет выбрать тщательно и продумать свой внешний вид. А что касается предстоящего разговора с господином Шапошниковым, я очень рассчитываю на твою помощь.
Раиса моргала длинными ресницами.
– У тебя сохранилась ваша переписка?
– Есть все письма: его и мои.
– Распечатать прямо сейчас можешь? Мне необходимо с ними ознакомиться, чтобы знать, как с ним говорить и не проколоться.
Макарова включила компьютер.
– Не нравится мне ваша затея. Я изначально знаю, что Погорельцев преступник. И его надо наказать.
– За свои аферы он поплатится – не сомневайся, а вот о причастности Макса к убийству говорить рано. Запомни хорошенько: обвинять кого бы то ни было без имеющихся доказательств – неправильно!
– А брелок?
– А что брелок? Да, у нас есть брелок. Но чей он? Макса? А может, перед убийцей к Олегу приходил другой посетитель, который в результате и посеял брелок?
Раиса молчала.
Час спустя, взяв с Макаровой слово, что та не наделает глупостей, и положив в сумку распечатку писем, Катарина вышла на улицу.
Не успев завести мотор, она услышала трель сотового.
– Катка, привет, – донесся с того конца слегка встревоженный голос Андрея.
– Андрей?! Ты почему звонишь? Что-нибудь случилось?
Копейкин оскорбился.
– А разве муж, находясь в командировке, не имеет права просто так позвонить любимой жене?
– Имеет, конечно, но ты всегда такой занятой, что, когда я услышала твой голос, меня сразу стали одолевать тревожные мысли.
– У нас сейчас небольшой перерыв. От совещаний я готов уже лезть на стену. Решил перекинуться с тобой парой фраз, позвонил в коттедж, а там вместо тебя снял трубку Николай Наумович.
Катарина напряглась.
– Кат, я ни слова не понял из его путаной речи. Какое ежедневное проветривание?
– Ну… понимаешь, мы попросили дядю Колю открывать утром в коттедже все окна. Чтобы запах выветрился. А сами временно перебрались к тетке Дианки Гжельской.
– Мне надо нервничать?
– Андрюш… дело в том… что твоя мама… короче, Розалия чуть не взорвала коттедж.
Копейкин онемел.
– Алло, Андрей? Андрюша! Я не так выразилась, взрыв был совсем маленький. Малюсенький! Никто не пострадал, кроме кухни.
– Что она взорвала? – с трудом выдавил из себя Копейкин.
– Дымовую шашку. Таким образом она пыталась избавить кухню от пауков.
– Черт! Но, Катка, по-моему, дымовые шашки не взрываются. Или я не прав?
– Прав, но никто не кладет их на включенные конфорки.
Выругавшись, Андрей спешно попрощался.
– Кат, я не могу больше разговаривать.
– Удачи на совещании.
Бросив мобильник на переднее сиденье, Катарина надавила на газ. В голове крутились мысли о предстоящей встрече с Максом Погорельцевым.
В особняке первым, что услышала Ката, был хриплый голос свекрухи:
– А я ей сказала: «Сама отвали!»
– Розалия, ты неподражаема. – Аглая дымила тонкой сигаретой.
Диана с Люсьеной сидели на диване, Натка, держа на руках Парамаунта, тихо переговаривалась с Ниной. Борис Игоревич сосредоточил все внимание на камине. Он был явно озадачен.
– Всем привет. – Катарина опустилась в кресло.
– Где ты пропадала? – спросила Диана и потянулась.
– Да так… ездила по делам.
– Ката, мне звонил Андрей, – прогремела Розалия, – с твоей стороны было великим свинством заявить ему, что я взорвала в доме дымовую шашку. Не знаю, смогу ли когда-нибудь тебе это простить.
– Но вы ее взорвали!
– Вот видишь, Глаша, какая она злопамятная. С того рокового дня прошла почти неделя, а ее извращенный, злобный мозг все помнит.
Гжельская глубоко затянулась и… промолчала.
– Розалия Станиславовна, вы обещали почитать нам свои стихи, – напомнила Люсьена.
– Точно, точно, – поддакнула Диана. – Ждем.
Ката поперхнулась. Стихи? Они что, сошли с ума? О каких стихах идет речь? В доме траур, убит Олег, все должны скорбеть по безвременно ушедшему родственнику, а они просят ее свекровь прочесть стихи.
Вообще, поведение этой семейки ставило Катку в тупик. Казалось, смерть Олега их не трогает. Александра с утра уехала на работу. Аглая так же продолжает похохатывать, да и Диана не очень-то скорбит по двоюродному брату.
Хотя, конечно, возможно, это всего лишь защитная реакция. Вчера вечером, проходя по коридору мимо спальни Аглаи, Ката отчетливо слышала всхлипывания.
Но стихи, а тем более стихи Розалии… это явный перебор.
У кого вообще язык повернулся назвать ту ужасную абракадабру стихами? Да, на Розалию временами находит, и она делает записи в маленьком блокнотике. Но ничего общего со стихами ее опусы не имеют!
Катарина откашлялась:
– Розалия Станиславовна, по-моему, сейчас не время для стихов.
– Детка, моя высокоинтеллектуальная поэзия действует как бальзам на душу. А Глашеньке сейчас жизненно необходимо набраться сил.
– Розалия права, – Гжельская затушила окурок.
– Ну, мои дорогие, – свекровь процокала к камину. – Я прочту вам из моего раннего. Сочинила пару месяцев назад. Цикл моих стихов называется «Лирический крик души».
Катарина хотела выйти из гостиной, чтобы не быть свидетельницей позора, но свекровь проорала:
– Ката, сядь! Никто не смеет уходить с моего творческого вечера!
– Это не ваш творческий вечер!
– Дважды я не повторяю.
Копейкина стиснула зубы, но осталась.
– Я начинаю.
Розалия положила руку на бедро и выдала:
Ниночка раскрыла рот так широко, что туда запросто мог поместиться пульт от телевизора. Реакция Дианы была похожей. Борис Игоревич остался равнодушным, он по-прежнему выглядел как не от мира сего.
Зато Аглая с Люсьеной пришли в полный восторг:
– Розалия, это что-то!
– Требуем еще, – смеялась Люсьена.
– Всегда пожалуйста.
– Может, не надо?
– Ката, не порть мой бенефис?
